— Кто там? — услыхал жесткий и трезвый голос Второго.
— Мечом Господа нашего, Второй, не застрели меня!
Спустился. Доктор Гунд был не в колодках, поскольку, видать, колодок в городе не нашлось (Господи боже, да что ж это за город? Колодок в нем не нашлось!), но лежал обнаженный и растянутый на лавке, изготовленной чуть ранее для допроса Лоретты. Рот чародея был заткнут кляпом, а запястья и щиколотки крепко привязаны к металлическим кольцам. Близнец даже накинул ему петлю на шею, чтобы тот не мог двигать головой. Кроме того, мои парни побрили тело доктора, и сделали это не слишком деликатно, ибо в паху, на голове и под мышками остались раны от тупой бритвы и синие кровоподтеки. Я, правду говоря, не верил, что дьявол может скрываться в волосах осужденного и оттуда давать ему советы, но предрассудки сильны, я же не собирался ни бороться с ними, ни кого-то переубеждать.
— Ну и видок у тебя, Мордимер. — Близнец глянул на меня с явным, хотя и неожиданным, сочувствием.
— Не обращай внимания, — буркнул я и посмотрел на лицо Гунда.
Тот таращился на меня выпученными и полными боли глазами, поскольку никто и не подумал ослабить веревки. Тогда я сделал это сам. Не из-за дурно понимаемого милосердия. Просто будет с него больший толк, если сумеет потом передвигаться сам. Ведь нас еще ожидал неблизкий путь в Хез.
— Я иду отдохнуть, — сказал. — А ты сиди здесь. — Второй скривился, услыхав мои слова, но не сказал ничего. — Куда дел брата?
— Да вроде спит, холера! Сказал, что поиски его измучили…
— Я вот его измучу, — начал я, но лишь махнул рукой.
Еще раз глянул на разложенного на лавке Гунда. Голый и худой, с выступающими ребрами, сморщенным естеством и следами от тупой бритвы по телу, он не выглядел сильным чародеем. Но был им, как бы там ни выглядел.
Меня разбудил равномерный стук дождя в окошко. Что ж, недолго продолжалась хорошая погода. Конечно, костер можно сложить да поджечь и во время ливня, но поверьте мне: самое прекрасное зрелище будет летним, прозрачным вечером, когда багрец пламени играет на фоне багрянца заходящего солнца. Однако здесь — в Фомдальзе — мы не собирались устраивать костер.
Я открыл ставни. Рынок снова превратился в болото. Две худые свиньи плескались в центре, еще одна чесала бок о железный столп.
— Что за дыра, — пробормотал я сам себе и вышел в коридор кликнуть трактирщика.
Я никуда не спешил, поэтому приказал приготовить кадку с горячей водой и березовых веток. И хороший завтрак. После молитвы у меня всегда прекрасный аппетит, и теперь чувствовал, что сожрал бы и коня вместе с копытами. Плескался до позднего утра, лишь время от времени приказывая служанке донести горячей воды. Лежал себе в деревянной кадке, наполненной горячим, жрал из глиняной миски кашу с прожаренным мясом и запивал холодным пивом. Ох, и хорошо же мне было, милые мои, но знал я, что сие лишь краткий миг отдохновения в нелегкой жизни Божьего слуги.
Наконец вышел из купели, приказал Первому, чтобы подменил брата в арестантской, сам же решил навестить бургомистра. Выяснилось, что тот вместе с ксёндзом пытался пробиться ко мне еще вчера, но я строго-настрого наказал трактирщику никого не допускать на второй этаж. И тот отлично с этим справился.
Бургомистра и ксёндза не пришлось долго искать. Сидели внутри, за кувшином пива, — и не выглядели жизнерадостными.
— Приветствую вас, господа, — сказал я, приглаживая мокрые волосы. — Что вас привело так рано?
— М-м-м-мой б-б-бра… — начал бургомистр.
— Я надеюсь, у вас были веские причины, чтобы арестовать уважаемого обывателя нашего города, мастер инквизитор, — тихо сказал ксёндз.
На этот раз его глаза были опущены, смотрел в стол и говорил смиренно. И все делал правильно: ведь передние зубы уже потерял.
— Доктор Гунд едет вместе со мной в Хез-хезрон, где будет подвергнут допросу…
Бургомистр глухо охнул и упал в кресло.
— Вам же скажу лишь, что его обвиняют в практиковании черной магии, обладании запретными книгами, тройном убийстве и ереси. Ты, ксёндз, тоже готовься в дорогу. Через тридцать дней, считая с нынешнего, должно тебе предстать перед Его Преосвященством епископом. Будешь подвергнут допросу, цель которого — выяснить, как могло случиться, что под твоим носом практиковал чернокнижник, а ты… — подошел к нему так близко, что почти прикоснулся, — обвинил невиновную женщину.
Тот отшатнулся, споткнувшись о лавку.
— Я н-н-не знал, — сказал он, заикаясь, — Богом клянусь, господин инквизитор…
— Тихо! — гаркнул я. — Тебя еще ни в чем не обвиняют.
Я выделил слово «еще» так тщательно, чтобы он мог весь месяц, пока не предстанет перед епископом, ощущать его вкус.
— Бургомистр, — сказал я, помолчав, — вот список трат, которые должна покрыть городская казна.
Отдал ему лист бумаги, которую еще вчера ночью заполнил цифрами.
Бургомистр безразлично взял документ, но, когда заглянул внутрь, побледнел:
— Эт-т-того н-н-не м-м-м-мож…
— Может, может, — сказал я. — Все согласно с законом и обычаем. Также мне понадобятся три вьючные лошади. Но чтобы никаких хромых, оголодавших кляч, понял?
— П-п-по…
— Вот и славно. Согласно приказу Святого Официума, тебе нельзя покидать Фомдальз, — добавил я. — Нарушение приказа равнозначно признанию тобой соучастия в преступлениях чародея.
Если это было возможно, побледнел еще сильнее.
— Это всё, — сказал я. — Деньги и лошади должны быть готовы завтра к утру. На рассвете выезжаем.
— Это огромная сумма, мастер инквизитор, — снова тихо сказал священник.
— Вы можете написать жалобу на мои действия Его Преосвященству епископу, — сказал я безразлично. — Ты, ксёндз, прибудешь туда через месяц, а значит, у тебя будет возможность оспорить мое решение.
Я вышел из корчмы, раздумывая, посетит ли настоятель прихода святого Себастьяна в Фомдальзе наш славный Хез-хезрон. Если не сделает этого, в тридцатый день епископ подпишет на него розыскное письмо, что будет разослано по всем отделениям Святого Официума, а также в церкви, монастыри и юстициарии. Мир сделается слишком мал для чернобородого попика, да и разговор с ним у нас, когда до этого дойдет, сразу пойдет по-другому.
Послал Второго, чтобы тот вместе с Курносом упаковал все книги доктора Гунда. Конечно, это следовало сделать самому, но что-то удержало меня от повторного посещения того дома. Память о молитве была еще слишком свежа. Да и парням можно было довериться. Книжки не заинтересовали бы их, хотя все трое умели читать и даже немного писать. Конечно, я мог представить, как кому-то из них приходит в голову глупая мысль украсть ценный том, чтобы после продать его на черном рынке. Но ведь мог представить и то, что камень с небес упадет прямиком в мой карман: парни прекрасно знали, где заканчиваются шутки с добрым Мордимером и начинается труд, за плохое исполнение которого этот самый Мордимер не моргнув глазом пошлет их на костер.
Меня же ждал еще один визит. Хотя, говоря откровенно, я не был уверен, что это нужно делать. Но хотел увидеть, как распорядилась свободой Лоретта. Да и, кроме того, полагал, что нам стоило бы обменяться парой-другой прощальных слов.
Дверь в доме Лоретты была уже новой, и нужно признать, что женщина сумела управиться быстро. Местный плотник наверняка содрал с нее втридорога, хотя, может, наградой был уже сам факт, что одним из первых смог поговорить с той, которую едва не сожгли. В любом случае, теперь-то у него наверняка было
