такое раб? Кому их всех упомнить? А этот, может, до первого боя и не доживёт. И такое бывает. У меня с ними строго, без по-блажек.
— А двести пятьдесят, если? — выдохнул Минан с надеждой.
— Двести двадцать! Не больше! — Магнасий предложил свою цену, и глазом не морг-нув.
— Ну, двести тридцать хотя бы! Сам посмотри! — Минан резко дёрнул верёвку на себя. Варвар, исподлобья следивший за ними обоими, дёрнулся всем телом, хватая воздух ртом, но петля на шее затянулась крепче некуда. — За такого — и двести пятьде-сят не дать?! Стыдись!
— Ладно! Двести тридцать лиг — моя последняя цена. — Магнасий протянул раскры-тую ладонь в символическом жесте всех торговцев: торг идёт честно. Минан, согла-шаясь, выставил свою руку. Они ударили по рукам. Всё! Довольны остались обе стороны.
* * *
После всего пережитого, после криков и слёз, после страха за судьбу Айвара и их совместного ребёнка, Айна проболела неделю. Лежала с жуткими головными боля-ми, с жаром в новой комнате. В другую спальню перенести её распорядился Кэйдар. Нет, эта комната была ничем не хуже прежней. Может, только чуть поменьше. А мебель — любимое кресло, ложе, громадное во весь рост зеркало и даже столик со всеми женскими безделушками — переехали следом за хозяйкой.
В чём тут дело, Айна догадалась не сразу, только когда уже выздоравливала и уму её вернулась прежняя ясность. Он же решил наблюдать за тобой круглосуточно! Эта комната соединена с другой, в которой постоянно дежурили специально обученные служанки. Они даже ночью не покидали своего поста. Только тяжёлая штора из плотной ткани отделяла госпожу от остального мира. Теперь не закроешься, не уеди-нишься: все голоса слышны, каждый шаг, каждое движение.
Он что, думает, я заведу себе нового любовника? Какая глупость! Хотя, нет! Нет же! Это он подготовился к моим родам. Чтоб держать весь процесс под контролем.
Надо будет расспросить этих девчонок, осторожно, исподволь, вызнать, что им приказали.
Ухаживала за Айной Стифоя. Верная, милая малышка, она кормила с ложки, помо-гала одеться, привести в порядок волосы. Передавала все домашние новости.
От неё Айна узнала, что беглая наложница Кэйдара не поймана до сих пор. Сейчас, после всего случившегося, эта новость её порадовала. Ещё бы! Такой удар по всем планам брата, по всем его мечтам о предстоящей власти. Пусть бесится теперь!
А Виэла он приказал управляющему продать в каменоломни. На верную смерть! Чтоб не смогла больше вернуть его, чтоб никогда больше не увидела своего ясногла-зого. Айна плакала, а потом утешалась лишь одним: ну, по крайней мере, слово своё он сдержал, не тронул, не убил собственноручно, не пролил его кровь в стенах этого дома. Хоть этим не вызвал её проклятия на свою голову.
Айна скучала по Айвару, тосковала и мучилась. Простить себе не могла последней ссоры. Сама же во всём виновата. Одного понять не могла: как жить без него собира-лась? Прогоняла зачем? Чтоб мучиться вот так же?!
Как глупо, глупо всё получилось! И не исправить теперь.
Конечно, попытаться стоит. 'Увижусь с Минаном! Сразу, как только встану. Не отпущу, пока имя покупателя не скажет. Выкуплю — и дам вольную! Пускай уходит в свои горы. Ведь сам-то он никогда не полюбит…'
Айна же впервые за все эти дни по-настоящему поняла, что такое — любить! Безот-ветно, без взаимности, более того, без всякой возможности увидеться с предметом своего обожания. Как больно — не видеть его, не знать, что с ним делается. Чувство-вала, сердцем понимала, что страсть её с самого начала не имела будущего. Хорошо ещё, что теперь у тебя будет его ребёнок. Его! Твоего милого, твоего Айвара.
Айна могла теперь жить лишь воспоминаниями о прошлом и мечтами о будущем ребёнке. Он будет похож на него! Такой же красивый, с пронзительным сильным взглядом, с такой же милой ямочкой на щёчке, так же будет улыбаться, с понимани-ем, с бесконечным терпением. Мой маленький мальчик!
В том, что это будет мальчик, Айна не сомневалась. Конечно же, мальчик! Мой сын. Он будет счастливее своего настоящего отца. Я дам ему всё. Бесконечную сво-боду. Всю волю, какую он только сможет получить по праву своего рождения. Чтоб он умел не только улыбаться, чтоб он не разучился смеяться, чтоб он любил жизнь, чтоб он не знал горя и страдания. Чтоб никто никогда не смел поднять на него руку. Никто и никогда. Да, он будет счастливее своего отца!..
* * *
Роды дались ей дорогой ценой. Ирида пролежала десять дней, не вставая. Конечно, мальчик требовал постоянного ухода, но Мирна запретила ей подниматься, взяла на себя почти все заботы о ребёнке. Купала, стирала, помогала советом, учила кормить и пеленать; разрезала на пелёнки все свои старые платья. Появление незнакомой женщины, а затем и её ребёнка в своём доме она приняла как нечто, само собой разумеющееся. И причиной этому явилось то, что Ирида в день своего бегства, пови-нуясь неосознанному порыву, оказалась на ступенях храма Матери Сострадающей.
Когда-то этот храм построили в память о погибших воинах в войне с иданами. Многие жёны и матери лишились в те годы своих мужчин и даже не имели возмож-ности посетить их могилы. Иданские горы не отдают свою добычу, такая поговорка появилась тогда у аэлов.
Но память человеческая коротка. Воплощённый сдружился с иданским царём, и даже дочка Правителя замужем за иданом. И храм Матери пустует теперь. Он и раньше не имел жреца: молиться Матери люди ходят без посредника, а жертвенник принимает любое приношение, главное здесь — искренность чувства. Сама же Мирна объясняла всё куда проще:
— Люди жестоки теперь, не то, что раньше. Кто способен сейчас на сострадание к другому? На себя- то жалости не хватает… Лучше помолиться Отцу-Солнцеликому. Он любит кровавые жертвы, но и одаривает соответственно. Он исполняет заветные желания, если накормить жертвенное пламя щедрым подношением.
Когда-то при храме Матери служительницей состояла дочь Мирны и старика Тута-ла, она переселила родителей к себе после пожара в городе, после того, как от их дома осталось одно лишь пепелище. Но вместе в этой комнате семья прожила всего три года. Сигна — вдова с двумя детьми — вышла замуж вторично и перебралась к мужу, а старики остались здесь.
Мирна, несмотря на преклонный возраст, с обязанностями служительницы храма справлялась неплохо. Поддерживала его в чистоте, следила за жертвенником, вовре-мя убирала редкие подношения. И даже в крошечном садике в хозяйственной части храма за деревьями и цветами ухаживала сама.
С Тутала как с работника помощи было мало. Он маялся ногами и с палкой-то еле-еле передвигался. Но в солнечные дни он выбирался на улицу, на ступени храма, где его иногда одаривала мелкой монетой сердобольные прохожие.
Старики жили очень бедно, руководствуясь принципом: Мать своих детей в мило-сти не оставит. Ирида видела, что своим появлением, своей затянувшейся болезнью и тратами на ребёнка создаёт им немалые трудности. Но помочь им смогла только тем, что отдала Мирне все свои украшения. Все! Даже пряжки серебряные с платья заменила на бронзовые. Рассталась с ними без сожаления, даже с радостью, ведь они были ещё одним напоминанием о прежней жизни, все они принадлежали Кэйдару, а его-то ей как раз и хотелось забыть побыстрее.
Понимая, что вырученных денег на долго не хватит, Ирида утешалась тем, что хотя бы её малыш пока может жить на молоке, тем самым экономя такие маленькие сред-ства. Но Мирна не отчаивалась. Она не знала другой жизни. Она знала, как и на чём сэкономить лишнюю монетку, умела из минимума овощей приготовить вкусный обед и только об одном сокрушалась, что посадила такой маленький огородик. Сей-час же, в августе, засевать его заново не было смысла.
На все трудности с оптимизмом заявляла:
— Мать наперёд знает, что будет лучше для нас. Она не зря направила тебя в свой храм. Неужели же сейчас Она позволит нам голодать? Не бойся и не переживай. Сначала тебе нужно встать на ноги и — главное! — заботиться о сыне…
