которую делал, но на просьбы Хлебникова отвечал, что с окончанием записок 'поспешать не в силах', потому что работа требует сил и времени. Долг свой перед наукой исследователь стремился выполнить добросовестно и наилучшим образом.
Например, в течение нескольких лет он собирал и систематизировал все факты, связанные с климатическими изменениями на Уналашке; составил обширные таблицы температурных наблюдений, показаний барометров, вел тщательные записи направлений ветров и т. п. Он охарактеризовал климат Уналашки как климат с резкими перепадами температур: '…можно сказать решительно, что здесь нет обыкновенных времен года, но вместо всех их здесь царствует вечная осень', — писал Вениаминов. Эту же 'вечную осень' во всем ее великолепии видели и мы во время продолжительных раскопок на Анагуле, на Умнаке в 1974 году.
Вениаминов прожил среди алеутов более двадцати лет. Он указывал, что распространение русского влияния очень живо и охотно воспринимается алеутами. Живая их заинтересованность в нововведениях была охарактеризована им как 'большая переимчивость'. 'Алеуты очень быстро перенимали у русских рукоделия, которые только имели случай наблюдать', — читаем мы в его трудах. Ему не раз приходилось встречать среди алеутов хороших слесарей, сапожников, кузнецов, плотников, столяров.
Сам Вениаминов был лично знаком со многими талантливыми представителями коренного населения островов. Один из них, по фамилии Устюгов, прекрасно знал морское дело, хотя и не кончал мореходного училища. Устюгов составил исключительно точную карту реки Нущегак. Наделенным от природы прекрасным тонким чувством художника и богатым воображением был алеут Василий Крюков, которого Вениаминов называет креолом, то есть метисом. Он еще мальчиком выучился рисовать, а позже писал для церкви образа и великолепные акварельные портреты.
Касаясь аспектов русского влияния в алеутской среде, Вениаминов писал с сожалением, что алеуты весьма неопрятны. Его поразили такие детали быта алеутской семьи, как никогда не мытая посуда, грязь во внутреннем помещении дома и т. п. Но 'ныне алеуты много изменились и начинают привыкать к порядку, особливо те, кто чаще общаются с русскими', — замечал он.
Его внимание привлекло также то, что в среде индейцев и алеутов, которые входили в контакт с русскими, широко распространилась мода на русское платье. Отправляясь в гости, они надевали его как самый лучший свой наряд.
Именно от русских алеуты и другие народы Дальнего Востока — якуты, гиляки, нивхи — услышали впервые слово 'хлеб' и узнали его вкус. Так, в словаре алеутского языка, составленном уже позднее, американскими учеными, оказалось слово 'хлибка' или 'клибка' — хлеб.
Вениаминов был инициатором создания на островах училищ и школ для представителей коренного населения и метисов. Он не рассматривал факт просвещения аборигенов Русской Америки как явление временного характера. Напротив, много раз встречаем мы в его трудах размышления о пользе распространения грамотности.
Поскольку учебные заведения нуждались в кадрах, а нанимать учителей из России было сложно, требовались 'свои' люди. Вениаминов мыслил привлечь к делам училищ метисов — детей от смешанных браков русских и алеутов или русских и индейцев.
С позиций подлинного гуманизма подходил ученый к проблеме рабов ('калгов'). Институт рабства, порождение родового строя на северо-западном побережье Северной Америки у индейцев — тлинкитов, квакиутль, нутка — был в полном расцвете в те годы, когда на островах работал и жил Вениаминов. Варварский обычай убивать калгов при похоронах их хозяев возмущал его до глубины души, вызывал в нем искренний протест и желание помочь, изменить их страшную участь. Он предлагал правительству и компании покупать калгов у индейцев. Жизнь в поселениях Русской Америки и приобщение к русской культуре сулили бывшим рабам возможность приобрести образование. А после истечения 20-летнего срока службы в компании их снабжали ботом, ружьем и прочим необходимым, и они имели возможность отправиться жить куда им угодно.
По наблюдениям Вениаминова, алеуты проявляли большой интерес к грамоте. Он писал, что 'даже в таком случае, когда он не понимает по-русски ни слова, алеут сидит и читает Псалтырь славянскую, Четь- Минею. А когда они увидели книжки на своем языке… то даже старики начали учиться грамоте для того, чтобы читать по-своему, потому умеющих читать теперь из них более, чем шестая часть'.
Еще одна характерная черта переимчивости островитян была подмечена Вениаминовым: особое распространение в их среде получила игра в шахматы. Так, по его наблюдениям, на островах Прибылова играли в шахматы решительно все мужчины.
Плотник, столяр, часовых дел мастер, Вениаминов на своем опыте убедился в том, как легко и охотно воспринимают коренные жители Русской Америки все лучшее из хозяйственного опыта европейцев, как усердно учатся они у приезжих мастеров. Он отмечал, что алеуты способны увлеченно работать ради творческой радости труда, а не для извлечения какой-нибудь выгоды. Сравнение их в этом отношении с европейцами, как и во многом другом, по мнению Вениаминова, часто оказывается не в пользу последних: '…немного найдется из самых трудолюбивых европейцев таких, которые бы простым ножом в продолжение целых месяцев стали выделывать, например, из кости разных животных, коробочки или что-нибудь другое'.
Исключительно ценны наблюдения Вениаминова над социальным строем алеутов, описания древних обычаев, рисующие замечательную картину первобытной общины и начало ее разложения с элементами патриархального рабства, кровной местью, опустошительными междоусобными войнами. Пытливый наблюдатель, он ясно понимал закономерную связь этих явлений с общественным укладом и решительно возражал тем, кто видел в них проявления якобы природной жестокости 'дикарей'. Явственно звучит в трудах ученого прогрессивная идея о равенстве и даже более того — о некоторых преимуществах характера алеутов и индейцев по сравнению с характером европейцев.
Говоря о характеристиках, данных Вениаминовым всем аспектам русского влияния на островах, на Камчатке, в Якутии, нельзя забывать главного: того реального вклада, который внес в это влияние он сам. Так, приехав на Уналашку, он сразу же принялся за строительство настоящей церкви. Алеутов, которые ему помогали, он обучил и плотницкому, и столярному, и кузнечному делу, а также выделке кирпича и каменной кладке. Сам же миссионер, что было совершенно непривычно, выполнил наиболее ответственные работы — художественные.
Не ограничиваясь сооружением церкви на Уналашке, Вениаминов приступил к сооружению часовни из плавника, выброшенного морем, на острове Умнаке в селе Речешнем (позже это село получило название Никольское). Ее достраивали под непосредственным руководством уже упоминавшегося Василия Крюкова сами алеуты, которых обучил плотницкому мастерству необычный миссионер. Полученные навыки во многом способствовали прогрессивному развитию островитян. Рубленые дома были крупным шагом вперед по сравнению с полуподземными жилищами — 'барабарами' аборигенов.
В собственном доме Вениаминов не только изготовил всю мебель, но и продолжал, вспомнив уроки своего учителя мастера Клима, мастерить стенные часы и органчики. А. Виноградов, один из его биографов, приводит такой забавный случай — однажды в Калифорнии иезуиты высказали русским морякам свое горе: они пожаловались, что в их церкви нет органа, который мог бы привлечь туда побольше 'дикарей'. На это русские моряки ответили, что в Ситхе живет мастер по фамилии Вениаминов. Иезуиты заказали ему орган. Когда Вениаминов привез им инструмент, то сперва завел вал с духовными мелодиями. Иезуиты 'особенного удовольствия не изъявили'. Тогда был поставлен другой вал — с плясовыми. 'Иезуиты пришли в восхищение и стали жать от радости отцу Вениаминову руку, беспрекословно внесли за орган требуемую сумму и поставили его в церковь'. По всей вероятности, иезуиты еще долго молились под 'Камаринскую'!
По вечерам Вениаминов занимался со своими детьми, а на уроках присутствовали и их сверстники из селения. Позднее его дочь Е.И. Петелина вспоминала: 'Он положительно не мог переносить, если дети его сидели праздными: как только заметит это, то тотчас же придумывал разные занятия; так, например, когда накопилось порядочное количество камушков, собранных во время прогулок по горам, он заставлял их этими камушками мостить указанную тропинку от его дома до церкви, и для успешности задавал им уроки. И кто выполнял задание, того непременно поощряли или чем-либо награждали; таким образом от его дома до церкви была проложена красивая мозаичная дорожка, выполненная из разных камушков его детьми. Когда же он делал орган, то непременно каждому давал что-либо делать: кто одевал шпильки, кто молоточек, кто стругал палочки, кто склеивал трубочки, — одним словом, дети всегда были заняты'.
