Первый удар (сборник)

достигнутых попаданий в «Центурион» все же не могло быть заметно большим. Более того, подводные экспедиции 1983–1984 годов, в ходе которых были обследованы остовы всех потопленных в этом бою линейных кораблей (кроме так и не обнаруженного «Аякса»), документально доказали, что повреждения «Центуриона» были сравнительно незначительны. Как известно, по расхожему выражению, прозвучавшем в снятом в ходе экспедиций документальном фильме «Надгробия из стали» (САСШ/Великобритания, 1985), остовы затонувших последними линкоров «Орион» и «Кинг Джордж V» «представляли собой швейцарский сыр». Итак, вероятнее всего, имело место просто неудачное для англичан стечение обстоятельств, приведшее еще отнюдь не исчерпавший запасов плавучести корабль к быстрой гибели от потери продольной остойчивости. Исторически подобное уже имело место – достаточно вспомнить быструю гибель русского броненосца «Ослябя» в начальной фазе Цусимского сражения (1905 год).

Радикальное уменьшение дистанции, пусть и не позволившее фон Ингенолю добиться торпедных попаданий, впоследствии критиковалось (в том числе и автором обсуждаемой статьи) как приведшее к «неоправданным» повреждениям и потерям на германских линкорах». Необходимо учитывать и то, что значительное волнение и в этом случае заметно влияло на эффективность орудийного огня линкоров.

Все же непосредственным результатом сближения на дистанцию 110–120 гектометров (то есть почти вдвое меньше, чем предельная дальность, на которую могли вести огонь орудия главного калибра линейных кораблей обеих сторон) стало резкое увеличение числа попаданий. Которое, разумеется, было обоюдным. Мне бы не хотелось вдаваться в рассуждения о теоретической подоплеке расчетов ожидаемого в такой ситуации процента попаданий – они в полной мере раскрыты в рассекреченном к сегодняшнему дню сборнике документов «Unterlagen und Richtlinien zur Bestimmung der Hauptkampfentfernung und der Geschoswahl», уже цитировавшемся на страницах «Боевых Кораблей» (1987. № 2). В любом случае на такой дистанции решающим стал просто грубый перевес в суммарном весе бортового залпа, а также и то, что каждая выведенная из строя орудийная башня уменьшала этот показатель неодинаково для обеих сторон.

С момента когда главный броневой пояс «Орионов» и «Кинг Джорджей» стал проницаем для германских 305-мм бронебойных снарядов, сражение вступило в свою решающую фазу. Ночь могла бы, пожалуй, спасти хотя бы один-два корабля английской эскадры – но было только утро, и фон Ингенолю никто не помешал добиться победы, равной которой по полноте, пожалуй, не имеется в истории. То, что это было, считая с указанного момента, «сравнительно просто» (как развязно объявил в свой статье капитан ван дер Бургх), лучше бы мне никто не говорил: я от подобного начинаю нервничать, а в моем возрасте это не рекомендуется.

Тем не менее достигший своего пика бой продолжал «питать сам себя» – и огневое превосходство германских линкоров возрастало с каждым десятком минут. Оно усиливалось по мере того, как умолкали разбитые башни британских линейных кораблей, полуокруженных изломанным строем германских эскадр. Один за другим английские дредноуты уходили на дно, исчерпав заложенные в них ресурсы непотопляемости. В последующие два часа все было кончено, и к 11:25 (напомню, что английское время отстает от германского на два часа) фон Ингеноль поднял на уцелевшей грот-мачте своего избитого флагмана еще один ставший знаменитым сигнал: «Адмирал изъявляет свое удовлетворение и приказывает всем кораблям подбирать уцелевших».

В наши дни, когда с поверхности Открытых морей исчез последний линейный корабль, даже просвещенному читателю «Боевых кораблей» наверняка непросто представить себе, какое влияние на боевой дух флота и мораль нации может оказать потопление даже одного-единственного линейного корабля противника. Здесь же было уничтожено шесть современных линейных кораблей и семь эскадренных миноносцев – причем без единой потери среди собственных боевых единиц. Заявления фон Хиппера об успехах своей эскадры были, как известно, необоснованны в отношении потопленных вымпелов (хотя вполне адекватны в отношении поврежденных) – но и без того результат дня по меньшей мере впечатлял. Дополнительным немаловажным фактором стала потеря британским флотом большого количества моряков (свыше 4500, из них большинство погибшими) – то есть то, чего не произошло при гибели «Аудэйшеса».

Хочется напомнить, что это случилось в дни, когда оба флота испытывали максимальное напряжение, стремясь удовлетворить потребность в подготовленных экипажах для вступающих в строй новых боевых единиц, а также восполнить текущие потери. Хотя количество убитых и раненых на целом ряде германских линкоров превысило в этот день 100 человек (122 – на «Принц-Регенте Луитпольде», 114 – на «Гельголанде»), а полученные повреждения заставили большинство из них провести несколько следующих месяцев в ремонтных доках, нанесенный Большому Флоту удар был тяжелейшим – и решающим.

– Клаус!..

Гардемарин Стахов-младший, верный друг Клауса-Рихарда по годам учебы, плакал, пытался удержать слезы, но плакал снова.

– Клаус, его пополам перебило… На моих глазах, ты представляешь? Тебе такое и в страшном сне не приснится, – он стоит рядом, репетует, что там командуют, – и тут крышу башни взрезает, и…

Он буквально взвыл – так, что сестра милосердия, склонившаяся над какими-то другими носилками в десятке метров от них, прибежала, заранее делая участливое лицо.

На пирсах стоял вой, крик, стон. С очередной причалившей к пирсу шлюпки курсанты местной школы минеров волоком тащили к сортировочной площадке очередной десяток раненых. Тишины это не прибавляло. Распростертыми телами на носилках, на одеялах, просто на голой промерзшей земле было занято буквально все вокруг, но раненые продолжали прибывать и прибывать. В нескольких гектометрах от пирсов дымили вставшие на бочки линейные корабли. Над заваленными рваным железом палубами и надстройками некоторых из них до сих пор курились дымки – остатки давно вроде бы потушенных пожаров. Можно было представить, что творится в Вильгельмсхафене, если и в Куксхафене, всегда считавшемся вспомогательной базой флота, весь берег был уже забит страдающими, умирающими людьми. Чудо, что «Нассау» был направлен туда же, куда и «Кайзерин», – в противном случае Аугсбург мог уже никогда не увидеть своего вернейшего – после погибшего барона Ресторффа – друга. Времена колоритных пиратов прошли – теперь потерявшему обе ноги по лодыжки человеку приходится распрощаться с блистательной карьерой флотского строевого офицера.

– Ты не представляешь… – несчастный парень снова заплакал, закатывая глаза и задыхаясь, и Клаус-Рихард, не зная что делать, положил ему руку на лицо – как делала мама, когда умирали от скарлатины его младшие сестры. Стахов был не прав, он все себе вполне представлял по тому, чему был свидетелем на «Кайзерин». Зрелище, представшее его взгляду после того, как вой рикошетирующих от внутренних стенок боевой рубки осколков утих, было достаточно доходчивым.

Сестра милосердия убежала – значимого кровотечения из культей не было, а рыдания и вой на нее уже не действовали. Остановилась, склонилась к одному из тел на носилках в их же ряду, быстро ощупала шею. Ни на секунду не изменившись в лице, сохраняя на нем такую же участливость и напряженную деловитость, выдернула из судорожно сжатых пальцев бескозырку, накрыла лицо лежащего, быстро перекрестилась.

Вокруг был ад. Если гардемарин Аугсбург думал, что ад был там, позади, среди пробивающих десятки сантиметров крупповского сталеникеля снарядов и визга истекающего из пробитой магистрали пара, за секунды превращающего работающих рядом людей во все еще стоящие на ногах куски мяса, то он ошибался. Это он еще не видел медицинской сортировки.

Какой-то старый корветтен-капитан с яростным оскалом на перечеркнутом давно зажившим шрамом лице размахивал руками. Судя по отдельным долетающим с полусотни метров словам, он требовал от выстроившегося перед ним отряда местной полиции немедленно заткнуть мэра и делать то, что приказывает им он – единственный знающий, что делать. То есть рубить отделяющие портовые службы от ухоженных жилых кварталов ряды двухсотлетних королевских елей – чтобы выстлать лапником хотя бы несколько сотен квадратных метров пространства. Жизнь тех матросов и офицеров, кто терял с холодом последние силы, он считал неизмеримо более важной. За секунду полностью согласившийся с ним гардемарин Аугсбург вскочил на ноги, обводя строй полицейских ненавидящим взглядом. Помочь товарищу он не мог ничем – в медицине он ничего не понимал, а носилки у того были. Но рядом лежало уже несколько сотен человек, которым было еще хуже – если такое бывает.

– Мы победили? – неожиданно спросили сбоку.