— В стихотворении «На столетие Анны Ахматовой», — сказал секретарь Анны Андреевны, брюнет лет сорока, — Бродский объявил ее главной заслугой именно то, что она стала гласом своего народа, родной земли, благодаря ей «обретшей речи дар в глухонемой вселенной», — отклик на собственное ахматовское «мой измученный рот, которым кричит стомильонный народ».
При чтении ее записных книжек создается странное впечатление, что в чем-то 75-летняя Ахматова считала 25-летнего Бродского мудрее себя. Она неоднократно возвращается к мысли Бродского о том, что главное в поэзии — это величие замысла. Это не просто красивая фраза. Что стоит за этим кредо Бродского, прекрасно объяснил лауреат Нобелевской премии поэт Чеслав Милош: «Меня особенно увлекает чтение его стихов как лишь части более обширного, затеянного им дела — ни больше, ни меньше как попытки укрепить человека в противостоянии страшному миру. Вопреки господствующим ныне представлениям, он верит в то, что поэт, прежде чем обратиться к последним вопросам, должен соблюдать некий кодекс. Он должен быть богобоязненным, любить свою страну и родной язык, полагаться на свою совесть, избегать союза со злом и не порывать с традицией».
Поэт предает свое призвание, когда он позволяет себя соблазнить или сам становится соблазнителем.
Петр крепко задумался. Это касалось его самой большой боли. Он вспомнил слова Варсонофия Оптинского:
«Наш… поэт Пушкин был в полной славе, вызывал восторг не только в России, но и за границей. И, кажется, по музыкальности стиха не было ему равного. Но стихи эти были о земном, как сам он говорит: — «Лире я моей вверял изнеженные звуки безумства, лени и страстей». И вот, под влиянием проповеди митрополита Филарета, Пушкин написал свое дивное
У художников в душе всегда есть жилка аскетизма, и чем выше художник, тем ярче горит в нем огонь религиозного мистицизма. Пушкин был мистик в душе и стремился в монастырь, что и выразил в своем стихотворении «К жене», и той обителью, куда он стремился, был Печерский монастырь. У Пушкина бывали минуты просветления, рвался он к Небу, и фантазия его приподымала несколько над толпой...»
Ночь отступала перед рассветом. За высокими соснами поднималась заря. Гости расходились. Петр Андреевич видел, как поднялись со своих мест и Ахматова с Бродским. И вспомнил интересное «совпадение». Пики его интереса к этим ключевым фигурам поэзии ХХ века на протяжении трех лет приходились на январь-февраль. В конце января умер Бродский. Праздник Сретенья отмечается 15 февраля. «Сретенье» — главное его стихотворение — посвящено Ахматовой, отмечавшей именины 16 февраля, на Анну Пророчицу — свидетельницу Сретенья.
Нет ли тут отголосков религиозного мистицизма, о котором говорил старец Варсонофий?
«Как я теперь понимаю, — вспоминала в своем очерке об Амедео Модильяни Ахматова, — больше всего поразило во мне свойство угадывать мысли, видеть чужие сны и прочие мелочи, к которым знающие меня давно привыкли. Он все повторял: «О, передача мыслей». Часто говорил: «О, это умеете только вы».
Нечто вроде этого было и у Бродского.
За два дня до смерти Бродский говорил по телефону с Петром Вайлем по поводу стихотворения «Корнелию Долабелле» и сказал: «Последняя строчка довольно точно отражает то, что со мной происходит». Эта строчка: «И мрамор сужает мою аорту». Аорта сузилась. Ток остановился. Остается — мрамор.
Он умер 28-го января, в один день с Петром Великим и Достоевским. На день позже умер Пушкин. Стихотворение Бродского «На смерть Т. С. Элиота» начинается строчками: «Он умер в январе», еще раньше стихи «На смерть Роберта Фроста» датированы 30 января: «Значит, и ты уснул./Должно быть, летя к ручью,/ветер здесь промелькнул,/задув и твою свечу».
Отпевание Бродского происходило 1 февраля. Читали стихи. Прославленный Барышников оказался слишком взволнован и попросил выйти к кафедре другого близкого друга поэта — Льва Лосева. Тот выбрал «Сретенье». Ни Барышников, ни Лосев, люди не церковные, не знали, что 1 февраля — канун Сретенья.
Он шел умирать. И не в уличный гул
Он, дверь отворивши руками, шагнул,
Но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
Он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сиянием вокруг
Пушистого темени смертной тропою
Душа Симеона несла пред собою,
Как некий светильник, в ту черную тьму,
В которой дотоле еще никому
Дорогу себе озарять не случалось
