заметил? Да все мы усталые — ничего тут особенного. Что-то еще было... А, недруга какого-то мне надлежит победить. Уж не Сальери ли телефонного? Не зря же он про ничтожество... Вот это что-то новенькое. Этого он знать не мог. Здесь что-то не так. Началась мистика. Даже интересно...»
Вдруг зазвонили колокола! Весело, мелодично. Видимо, звонарю это занятие доставляло удалую молодецкую радость. Заворочался и поднялся на своей кровати Олег, быстро окинул взглядом келью, улыбнулся другу и с хрустом потянулся. Бодро собрался, умылся и потянул Виктора за собой:
— Сейчас такое будет! Соединится земная персть с небесами.
— А нам что делать при этом?
— Наблюдать и восторгаться великой тайной. Здесь главное — приобщение, прикосновение...
На утренней службе они стояли сзади всех. Ничто не мешало Виктору наблюдать за происходящим. Перед иконостасом священники кадили ароматным дымом, возглашали призывы к молитве и пели молитвенные просьбы и обращения. Монахи углубились в себя, но при этом крестным знамением и поклонами соучаствовали в общей молитве.
Виктор пытался «приобщаться и прикасаться», разглядеть «великую тайну», но его творческое «я» совалось со своими аналитическими разборками, искало типажи, подбирало ракурсы, оценивало композицию и декорации... Он поднимал глаза к высокому полукруглому куполу, вглядывался в неземные лики Бога Отца, Иисуса Христа, голубя — Духа Святого, в лики святых, серафимов и херувимов. Но эта купольная, парящая небесность никак не воссоединялась в нем с тем, что происходило внизу, вокруг иконостаса.
Как он ни старался, но вот так, как монахи, отключиться от земного Виктор никак не мог. За долгие годы, пожалуй, впервые он обнаружил в людях то, что ему недоступно. Это заставило его нервничать и более внимательно сосредоточиться на деталях, не упуская из виду целостность композиции.
«Да! Да! Мне уже понятно, что это действо цельно и великолепно. Некий гениальный режиссер задействовал все возможные средства: архитектурные объемы, святые лики икон, позолоту поверхностей, древний язык, ароматы и дымы, колокольный звон и напевность молитв, соразмерность голосов, великолепные жесты и движения, неторопливый величественный ритм... Конечно, обращение к Богу требует от людей какого-то подъема, даже подвига. Но почему видимая часть действа так несоразмерно буднична по сравнению с Тем, к Кому оно обращено? Почему монахи не охватывают зрительно всю совокупность окружающего, а углубляются внутрь себя? Что такое они там в себе видят? Почему мои ощущения молчат? Почему мое сознание, как голодный пес в поисках добычи, рыскает, ищет опоры, но не находит ее в зримом и ощутимом? Почему между подразумеваемым и ощущаемым такая пропасть? Что за тайна вокруг меня? Почему это мне недоступно?»
Он оглянулся на Олега. Тот стоял рядом, также углубился в себя, наружно только повторяя общие крестно-поклонные движения. «Значит, он уже что-то понял, что мне недоступно. Он уже научился находить внутри то, к чему обращаются эти чернецы...» Олег почувствовал на себе взгляд друга, ободряюще кивнул и снова... пропал. Виктор решил отложить решение этой головоломки на потом, а сейчас просто подробнее запомнить происходящее. Он максимально расслабился и погрузился в слух и зрение.
Странно, когда напряжение барахтанья в воде уступило место спокойному покачиванию на легких волнах, течение водного потока подхватило его и мягко повлекло в единственно правильном направлении: от истока к устью, от ручейка к бескрайнему океану.
Его всегда пугало это состояние подчиненности чьей-то воле и вызывало желание противиться. Но вот он отдался этому и вместо потери неожиданно получил приобретение. Парадоксально, но на какое-то время будто приоткрылась завеса тайны, и он одним глазком заглянул туда, где по-домашнему расположились окружающие его люди. Когда завеса перед ним снова опустилась, он не опечалился, а остался стоять на том же месте, сохраняя это внутри, боясь спугнуть тот огонек, который затеплился в нем.
Когда Олег подтолкнул его к священнику, держащему в руке большой Крест, когда сначала все монахи, Олег, а потом и он приложились ко Кресту и он понял, что служба кончилась, то Виктор испытал даже некоторую досаду: таинство завершилось, надо сходить с высоты вниз.
После окончания службы они снова трапезничали под молитвы и чтение жития святого. И все это Виктору сейчас представлялось гениальной постановкой, в которой низменное поглощение пищи превращалось в освящение даров и благодарение за заботу о нуждах для продолжения жизни, предназначенной для чего-то очень высокого. Вопросы все множились, а ответов его рассудок выдавать не торопился. Тупеет он здесь, что ли?
Утреннего монаха-огородника здесь не было, на службе он его тоже не видел. Когда они выходили из трапезной, Виктор спросил у монаха, что за старик работает на огороде. Тот объяснил, что он духовник монастыря, архимандрит.
«Вот так... А почему же он назвал себя ничтожеством?
Что они тут напускают мистику? Что за спектакль затянувшийся? И почему только я выпадаю из роли и участвую на правах статиста? Может быть, пора открыть карты и объяснить им всем, кто я и что могу?»
Виктор решил немедленно идти к старику. «Как там его зовут? Рафаил. Опять все не как у людей... Пора тут навести порядок. Заигрались ребятки».
Дверь кельи старца открыл какой-то молодой монашек, впустил гостя внутрь и вышел. Старец поднялся с кровати навстречу. Виктор, как его учил
