станет единомышленником. Всю разрушительную силу его молодого тщеславия он сможет, сумеет преобразовать в созидательную силу реализации нового дела. Эх, Серега, ты еще и сам не знаешь, чем нам придется заниматься! Вот шуму-то будет! Но, как сказал старец, чего нам бояться, когда за нами такая силища! Один день счастливой женщины
Розовый солнечный зайчик прыгнул на подушку, взобрался на щеку и мягкой лапкой коснулся ресниц. Она открыла глаза, несколько раз моргнула и — ослепленная — плотно смежила веки. Даже сквозь кожу век красным фонариком светил и будил этот утренний солнечный будильник.
Она радостно услышала в себе тонкий настойчивый пульс молитвы. Это зарождалось где-то в области сердца и волнами расплескивалось в каждую клеточку ее просыпающегося тела. «Я молюсь!» — радостно запело в душе. Она шевельнулась и ощутила у ног теплые комочки: у левой ступни кошку Мушку, у правой коленки — щенка Ричку. Мушка только грациозно потянулась и одним прищуренным глазом лениво глянула на хозяйку, а щенок сразу вскочил и, виляя коротеньким хвостиком, подвизгивая, прополз к самому ее лицу и несколько раз лизнул щеку влажным шершавым язычком. «Ах, ты, мой лизунюшка! — она почесала его мягкую теплую шерстяную спинку. — Встаю, встаю».
Под окнами зычным басом мычала корова, блеяли козы и пели петухи. Она пошарила по коврику ступнями, отыскала шлепанцы и, позевывая, зашагала на кухню.
Ну, вот. Кошка лижет сметану, щенок лакает похлебку, омлет всходит на пару под крышкой сковородки, чайник закипает, плюшки преют в печи. Она заглянула в детскую. Малышня мирно сопела конопатыми носиками. «Поспите еще».
Она придавила кнопку — та зажглась красным огоньком. Через минуту двери со скрипом раздвинулись, и она вошла в грязную и исцарапанную кабину лифта. «Надо будет заставить Ниночку тут помыть. Фу, аж дыхание перехватило!» Над панелью с кнопками кто-то давно уже приклеил табличку: «Граждане! (зачеркнуто). Товарищи! (зачеркнуто). Господа! Не безобразничайте в лифте!» Только на этот вопль наглядной агитации никто внимания не обращал. На двадцать восьмом этаже кабина остановилась, двери раскрылись и впустили внутрь Амалию Христофоровну Бугаеву, в горячих и вместительных объятьях которой крутила черным влажным носом мохнатая пуделиха по кличке Шрапнель. Малюсенькие острые глазки вошедшей матроны были подведены жирными черными карандашными стрелами, что придавало им удивленно-обиженное выражение.
— Доброе утро, Амалия Христофоровна!
— Ага! Ты че, Лиза, на утреннюю дойку?
— Как всегда.
— А мы, слышь, свою кормилицу-то на «Мерседес» обменяли. Уж такая ладная коровушка была — ну чистая голубица! — Соседка шмыгнула широким угреватым носом, полные бордовые губы изогнулись в страдальческой гримасе. Справившись с приступом чувствительности, она вздернула к потолочному треснутому светильнику мясистый подбородок.
— Зато теперь до рынка за десять минут доезжаем!
— Да я за столько же дохожу.
— Так мы ж доезжаем!
— А! Ну да...
Кабина лифта снова дернулась, и вошел, вернее, прокрался, авиатор Моня Пирпирдонин. Несмотря на такую героическую профессию, Моня слыл застенчивым и трусоватым мужичком. Особенно он боялся женщин. И больше всех Амалию Христофоровну. Только Лиза относилась к нему по-человечески. Поэтому Моня сразу спрятался от грозной соседки за округлое Лизино плечико.
— И чего от тебя все время воняет? — Амалия возмущенно сдавила пальцами чувствительные ноздри.
— Так, баки из-под туалета в лайнерах меняю, — глянул испуганно Моня из-за ситцевого плеча.
— А что, другой работы не можешь найти?
— Да что вы? Я ж умру без авиации!
— Ты хоть мойся чаще, вонючка!
— Я и так ползарплаты на мыло да шампуни трачу. Бесполезно. Это у меня профессиональное!
— Это не Моня виноват, Амалия Христофоровна, а пассажиры. Это от их же отходов такое... А мыть и чистить — дело благородное.
— Лиз... я это... зайду вечерком? А? — Моня только что хвостом не вилял по причине его отсутствия.
— Заходи, чего там. Только позвони.
Ну вот они и вышли из пахучей кабины на свежий воздух.
