А здесь!.. Солнце с пурпурно-синих небесных покровов сыпало и сыпало золотистые слепящие лучи. Птицы пели на все голоса. Козы туповато блеяли, коровы требовательно мычали, петухи призывно кукарекали, куры озабоченно кудахтали. Машины разноголосо гудели и завывали противоугонными сиренами. С соседней улицы раздавались редкие сухие щелчки вялой перестрелки. Где-то далеко раздался взрыв, судя по плотности докатившейся звуковой волны — фугас. Жизнь кипела!
Лиза завернула за угол и скрипнула прыгающей сетчатой дверцей калитки. Под ноги прыгнул и юлой завертелся вокруг волкодав Терминатор — дочкин любимец. «Приготовь нос, собачка, скоро Ниночка выйдет тебя чмокать!» Из ее недавно аккуратно покрашенного суриком сарая пахнуло жарко-ядреным навозным духом. Из темноты сверкнул ярко-синий коровий глаз, по деревянному настилу тяжело заухали копыта. «Заждалась, Синеглазка, красавица моя, хорошая моя, кормилица... ни за что тебя, ни на какие железки не променяю».
Когда Лиза с подойником, наполненным пенистым молоком, вышла из сараюшки, с балкона тринадцатого этажа раздался трескучий баритон билетерши:
— Лизанька, милочка, а ты мою Клеопатру не подоишь?
— Конечно, Милица Андромедовна, с удовольствием.
— Амфора в бельэтаже на втором ряду.
— Знаю, знаю.
— Ты уж постарайся, милочка, а контрамарку-то я для тебя все-таки вырву.
— Да чего там, не горит.
Вот захлопал именным пистолетом «Стечкин» пастух — генерал Растреллин. Коровы, козы, овцы дружно и привычно потянулись на выпас в центральный парк культуры имени товарища Ирода.
Наконец-то, скотинка накормлена-напоена, можно и детишек будить. Наверх лифт поднимает уже без остановок. Только на тринадцатом этаже она из рук в руки передала Милице Андромедовне ведро с молоком. За спиной билетерши молча дрались теннисными ракетками супруги Рододендроновы
— Ребята, может, хватит? — Лиза погрозила драчунам пальчиком.
— Да мы... ничего, Лизанька, мы так — зарядку делаем. Просто увлеклись слегка.
Из щели между дверцами кабины в палец толщиной задувало с каждого этажа по-своему: с пятнадцатого — тушеной с томатной пастой капустой, с девятнадцатого — пережаренным кофе, с двадцать второго — медовой бражкой, с двадцать седьмого — ружейным маслом.
В ее квартирке благоухало омлетом, плюшками и кошачьими подписями. Эти запахи она любила. Из детской раздавались звонкие голоса:
— Не трожь Мушку, ей больно!
— Не мешай, глупая, я ее дрессирую, как Куклачев.
— У нее от твоей дрессировки голова отвалится!
— А чего она не хочет кувыркаться?
— Эй, дрессировщики! — вмешалась мать. — Прекратите мучить бедную кошечку.
Мушка вырвалась от Павлика и с жалобным мяуканьем прыгнула на руки своей спасительницы.
— Ну что ты, Павлуш, этому же учиться надо. Не зря ведь Куклачев считается талантом! Кошки очень трудно поддаются дрессировке. Сначала научись, потом будешь заниматься этим. А теперь быстренько на горшок, мыться-умываться, зубки чистить — и завтракать.
Пока дети визжали и толкались в ванной, Лиза накрывала на стол. Поставила плетенку с плюшками, разложила по тарелкам омлет, разлила в кружки молоко. Себе нацедила чаю покрепче и забелила молоком. А вот и шалуны подоспели. Все встали на молитву, дети смиренно опустили вихрастые головы. Лиза нараспев прочитала «Отче наш...».
Из дому выходили вместе. Павлик сразу побежал к другу Веньке, а Ниночка пошла одаривать поцелуем в нос своего любимца Терминатора. Лиза помахала ей рукой и направилась к троллейбусной остановке. Народу здесь собралось порядочно. Кто от нетерпения подпрыгивал, кто уже махал рукой проезжавшим машинам, а кто привычно уткнулся в газеты.
В троллейбусе Лизу стиснули со всех сторон. Она стояла, как оловянный солдатик, — руки по швам. В затылок ей дышали ужасным кислым перегаром. И она, кажется, знала, кто там стоял. Этот волосатый художник с лошадиным лицом как-то предложил ей позировать для портрета. Она, конечно, отказалась, но он не оставлял ее в покое, иногда появлялся в самых разных местах и снова делал предложения. Вот и сейчас он дунул ей в ухо и прошептал:
— Отрада моих очей, Мона Лиза с улыбкой из вечности...
— Я что, так старо выгляжу?
— Ой-ой, что вы! От вашего лика взора оторвать невозможно! А эти бархатные глаза! А вот эта ускользающая, тающая в небытии улыбка! Ну, не
