полгода назад.
– Должно быть, это ярмом на шее повисло?
– Да нет, – сказал он, зарывая клад обратно в песок. – У меня в голове прозвучало: не твоё и нечего брать. Я ведь только тебе, Андрей, это показал. Больше никто не знает, даже Даша.
– И не надо никого соблазнять этим… – а то начнется: Париж, Лондон, Майами, устрицы, бриллианты, яхты, феррари, хочу, хочу, хочу…
– Это точно! Думаю, придет время, и мне откроется: зачем, откуда и куда. Ладно, пошли наверх.
Когда мы поднялись в горницу, я другими глазами увидел то, на что не обратил внимания раньше. Здесь не было ничего лишнего. Более того, обнаружилась некая ветхость: полы в трещинах и щелях приятно скрипели под ногами, мебель оказалась старой, плафон под потолком времен адвоката Плевако, занавески по-деревенски простенькие, выцветшие…
– Послушай, Володь, ты что, антиквариатом увлекаешься?
– Почему?
– У тебя тут старинный стол, комод, посуда, графин, одежда…
– А, это… – рассеянно махнул он рукой. – Стол и комод от прежнего владельца дома, лесника. После его преставления всё барахло отошло мне вместе с домом. Посуда и одежда от бабушки остались. «Казанская» – тоже от неё. Знаешь, как стыдно смотреть на Пресвятую, когда сделаешь что-то плохое или там скажешь… Когда напортачу, Её взгляд будто насквозь прожигает, а когда раскаешься, взгляд такой добрый становится… как у бабушки. Однажды голова разболелась на полнолуние перед грозой – думал, помру или с ума сойду. Приложил икону к голове, сначала боль прошла, потом заснул, как дитя. А сны в ту ночь снились такие… Представляешь, как в раю побывал. Нет. Не «как», а просто – побывал.
Володя посмотрел на моё лицо, видимо, ожидая увидеть на нём следы удивления или обычного в таких случаях сомнения в его психической полноценности. А я в это время вспоминал свои видения и думал, как бы я сказал об этом кому-то кроме Игоря. Какие бы слова стал подбирать? И что бы сам при этом пытался разглядеть на лице собеседника?
– А чьи рубашка с пиджаком?
– Дедушкины. А деду от прадеда отошли. Ты посмотри, какой материал. Никакой синтетики, одна естественная прочность. Столько лет всё это носили, а ведь ни одной дырочки, всё удобно и… добротно. А еще… – Он снова принялся сканировать мою физиономию. – А еще, когда это надеваешь, приходит такое чувство…
– Будто они рядом? – помог я ему.
– Примерно.
Портал времени в чулане
– Володя, а можно мне пиджак надеть? – Показал я на светло-бежевый чесучовый пиджак, висящий на спинке стула.
– Не знаю. Надень…
Я сначала прощупал рукава, плечи, зачем-то понюхал лацкан. Пахло очень приятно: ладаном, полынью и мужским потом. За несколько секунд передо мной промелькнули красивые бородатые лица, открытые, суровые, взыскующие: «А ты кто таков? А ты, часом, не из этих, новых? В Бога хоть веришь?..»
– Нет, – сказал я, – такое серьезное дело пускать на самотёк никак нельзя. Это надо строго по-научному! Пожалуй, я уединюсь в чулане – там полная темнота и ничего не отвлекает. А ты, Володь, зажги свечу и помолись, чтобы я не вляпался в общение с нежелательным существом, которое принимает обличие ангела света, дабы обольстить верных.
– Хорошо, – с готовностью кивнул Володя.
Я встал, вошел в чулан, сел на пол, закрыл за собой дверь и оказался в темноте. Прочитал «Отче наш», «Богородице Дево…», «Царю небесный» и принялся творить Иисусову молитву – медленно, ритмично и внимательно. Сначала во мне не унималось весьма нежелательное возбуждение исследователя, видимо, разновидность стяжания. Но вскоре спасительный круг умного делания вывел моё сознание на твёрдую дорогу созерцательной рассудительности. Когда все вокруг и внутри успокоилось, я, наконец, надел пиджак, еще раз глубоко вдохнул застарелые запахи, впитанные тканью, и замер.
…Мимо проехал с шипением черный паровоз, на горизонте в голубоватой дымке высятся циклопические терриконы, между железной дорогой и горизонтом, в широкой долине, простирается поселок из белёных домов под серыми крышами в пышных зарослях зеленых кустов, плакучих ив, пирамидальных тополей, груш, шелковиц, абрикос, вишни… За холмом блестит река, в ней отражаются облака. Сладко пахнет дымком, цветами, борщом и жареным луком. От кирпичного здания шахтоуправления по улицам поселка шагают усталые люди в серых спецовках. Чуть позже, раздаются звуки патефона, а потом гармони и протяжное пение: «чому я нэ сокил, чому нэ литаю? Чому мэни, Боже, ты крылэць нэ дав, я б зэмлю покынув, тай в нэбо злитав…» Вот, значит, как… И эти смертельно усталые после работы, зачумленные красной пропагандой люди хотят летать, как ангелы! И попробуй это антикоммунистическое мировоззрение вышиби из них. Не тут-то было.
