И только увидев его, понял, почему сюда уезжает мой странник зимовать. В окружении дивной красоты леса стоит просторное село. А в центре, на высотке царствует белый красавец ? Троицкий собор.
Заносим вещи в дом к давнему странноприимнику Валерия. Здороваемся, знакомимся с хозяином и спешим на вечернюю службу. Поспеваем к Шестопсалмию. Затушенные свечи и монотонное чтение псалмов приводят нас в мирное расположение.
Глаза понемногу привыкают к сумраку, и я оглядываюсь. Внутри храма царит нищета и едва прикрытая разруха. Ощущение тленности земного бытия возрастает.
Душа, влекомая Светом незримым, как сквозь острые камни и колючки с великим трудом продирается ввысь. Руки пишут обычные записки. Глаз цепляет корявость букв и пористая желтизна бумаги. Ноги несут меня к свечному ящику, где простуженная усталая женщина ворчливо берет клочки бумаги и обязательно высказывает недовольство. Уши слышат шорохи и случайные разговоры, а сердце ловит и жадно впитывает вдохновенные слова Давида.
Застываю перед алтарным торжеством лампадных огней и божественных глаз. Душа отталкивается от береговой ряби рассеяния и отплывает в глубокие воды покоя. А вот и сердце открывается и устремляется к своему Творцу, как одинокий потерявшийся ребенок бежит навстречу появившемуся вдалеке Отцу.
Я еще только восхожу к мольбе. Еще не знаю, о чем она и когда возгорится. Мое бессвязное бормотанье, которое я по своему помрачению называю молитвой, похоже на робкие шаги залежавшегося в постели больного. И лишь первые капли огненной росы сходят в душу… А я останавливаюсь на границе и каким-то потайным зрением оглядываю себя до этого момента. И удивляюсь, как долго, как запутанно, никчемно все, кроме этого времени, когда соединяется в молитве дитя души с родным своим Отцом.
Что за обман, затяжной обморок ? отказывать себе в этой родниковой живительной радости! Где я был? Чем занимался? Что может сравниться с восхождением в свет Истины?
Я только на пути к Нему. Но уже само предчувствие встречи дарит надежду. Моя тьма исчезает. От самолюбия не остается даже горстки пепла. На досадно малый миг во мне поселяется светлый покой. Даже привычное «помилуй мя» звучит сейчас восторженным «слава Тебе!»
Заботливые руки поднимают меня и ставят на высокую гору. Отсюда видны просторные дали. Отсюда прозрачные облака молитв плавно и торжественно поднимаются вверх, в светлые высоты. Вовек бы стоять на этом сияющем Сионе. И пытаться снова и снова лепетать: «Отче, я хочу…, мне надо…, сделай…, помоги…, пожалуйста…» Чтобы снова из тишины вечного покоя услышать мудрое и ласковое: «Я знаю твои скорби и немощи. Ты пришел и открыл свое сердце. Я взял на Себя твою немощь и грехи. Устранись, упразднись и прими покой. Учись пребывать в блаженной вечности Моего дома, где Я жду тебя, сын Мой!»
В этой тишине нет грубой звуковой вибрации. Слова передаются таинственным потоком, струящимся в самое сердце, которое ловит и жадно повторяет тихие слова Бога-Слова.
Здесь я в свете и радости Отца, прощением вернувшего мне безгрешное детство. И мне мало этим жить! Хочу делиться дарованным огнем любви с теми, кто сейчас вне его. С людьми, которых обнимает через мою немощь всемогущество Спасителя.
Называю имя, и тотчас восстает образ человека: лицо, глаза, руки. Имен много. Откуда столько? Они всплывают из глубин памяти одно за другим. Словно свиток разворачивается перед глазами. Свет Божий освещает затемненные уголки памяти. В этом свете вижу людей. Их тяготы и тьма, их милость и желания добра ? все погружается в свет Вечности, который принимает нас в свои объятья.
…Загорается свет паникадил, зажигаются свечи и я обнаруживаю, что стою прямо перед большой иконой Святой Троицы. Преподобный Андрей Рублев не зря выстрадал эту таинственную красоту. Сколько будущих шедевров вдохновил он своей знаменитой иконой. Сейчас я стою перед одним из таковых. Знаток иконописи, вероятно, скажет, что этот образ неканоничен. Как, впрочем, неканоничны чудотворные «Умиление», «Достойно есть» и «Аз с вами…» Мне, убогому, проще. По ощущениям сердца христианского дерзаю судить об иконе. Она прекрасна!
Ангелы величественно спокойны, совершенно красивы, но каждый по-своему. Они непохожи и подобны одновременно. Каждый ? личность, каждый имеет собственное неповторимое достоинство, но это понятно ? они равны тем непостижимым равенством совершенства, которое мы, земные грешные люди способны прочувствовать только сердцем, принять только верой. Легкий наклон ангельских голов, положение тел, рук, даже складки просторных, простых, но вместе с тем царственных одежд ? все сообщает о единстве и согласии. Аскетическая простота единственного блюда трапезы и праздничная чистота белой скатерти стола указывают на то, что еда здесь не самоцель ? скорей, символ снисхождения небесного к человеческой вещественности. Доброе отеческое принятие жертвы, как готовности сына служить и отдавать Подателю часть благ, от Него же полученных.
Как-то мы с друзьями-иконописцами пытались рассуждать, Кто на иконе есть Кто. Помнится, Роман пояснял:
? В центре Отец, потому что из Него все происходит и растет, как могучее дерево, за Его спиной. Одесную восседает Сын, за Ним город, Небесный Иерусалим, который Он строит для любящих Бога. Третий Ангел ?
