Пустыня внемлет Богу

оглядываясь, исчезает в глубинах зелени.

8. Тамит

Отчет-донесение №…

Повелителю Вселенной лично (1 экз.)

За разглашение — смертная казнь

Распростершись прахом у ног Повелителя Вселенной, ожидаем справедливого наказания.

Полагаясь на весь накопленный нами опыт, мы даже представить себе не могли, что кроткий и стеснительный Месу без всякого повода убьет надсмотрщика, вероятнее всего подкараулив его в ранний час.

Наш осведомитель совершенно случайно остался до утра на стройке и увидел со спины человека, убегавшего в дом, где ночевала свита наследника Повелителя Вселенной Мернептаха.

В то же утро, позднее, затесавшись среди слуг, он опознал Месу, но не с полной уверенностью. Мы не тронули валявшийся на месте преступления бич, в надежде, что убийца вернется на это место, чтобы уничтожить улику. Но Месу вместе со всей свитой прошел мимо, даже не обратив на этот бич внимания.

Тогда мы решили инсценировать драку на следующее утро в час, когда днем ранее произошло убийство. На крики и шум, как мы и полагали, выскочил Месу.

И тогда наш осведомитель из хабиру, инсценировавший драку с целью добиться желаемой нам реакции со стороны Месу, совершил глупость и закричал:

— Может, и меня убьешь, как того египтянина?

Никакой реакции, ярости или испуга, со стороны Месу не последовало.

Он спокойно ушел в дом. Пришедший будить его телохранитель, Яхмес, один из лучших наших агентов, не обнаружил Месу и поднял тревогу.

Сам факт бегства Месу является неопровержимым фактом его вины. И мы сделаем все, что в наших силах, чтобы он не ушел от законного наказания, согласно приказу Повелителя Вселенной, — лишения жизни при попытке к бегству.

Розыски ведутся во всех направлениях, а также, насколько это возможно, за пределами границ Кемет. Все наши агенты, включая нищих на дорогах, участвуют в розыске.

Мы не успокоимся, пока не выполним приказа Повелителя Вселенной.

Почтительно распростершись в ногах

Повелителя Вселенной,

Тамит-младший

Часть вторая. Пустыня внемлет Богу

Ночь тиха…

М. Лермонтов

На горе Нево

1

Моисей вздрогнул. Время бегства внезапно вернулось в сознание мгновением надвигающихся сумерек, когда, впервые ощутив себя в относительной безопасности, он подполз к колодцу.

Он увидел себя, обросшего, вместе с небом и ранними звездами, в зеркале стоячей воды, он — спасшийся в воде проточной.

Именно в тот миг безмолвия, стоячих бесшумных вод, отчужденного неба и незряче уставившихся в него звезд он как никогда раньше ощутил собственную душу, без имени и места, подкатившую к горлу комом неясного, невыносимого по тяжести бремени, которое в будущем ляжет на него.

В этом безмолвии, заброшенности, самоотсутствии собственная душа изводила его навязанным ему другими — родителями ли, богами — даром жизни. Влажная тьма, живительная глубь дышала спасением и гибелью, мерцала зеркалом судьбы. Влага как бы влагала в него душу, рожденную водами, земными и небесными, за которыми таилось самое страшное — ты игрушка в водах судьбы, которые, играючи одолевая твое сопротивление, втягивают в водоворот набегающей валом жизни. За этим ощущается кто-то, смутный, но настойчивый, абсолютно не похожий на то расцвеченное гримом, перьями и змеями пестрое сонмище богов, живущее с ним, Моисеем, в ладу или наказывающее его все эти годы.

Выходило, что единственным мигом, когда он взял судьбу и вправду в свои руки, был подсознательный выплеск ненависти — убийство египтянина.

В эти призрачные часы ожидания собственного исчезновения, на горе Нево, он думает о том, что, убегая в пустыню, спасался не только от насильственной смерти, но и от самого себя, собой не узнанного, инстинктивно бежал к тому забвению, одиночеству на водах, к которому прикоснулся в младенчестве.

Багровеющие к ночи, втягивающие его преддверьем пустыни плавные холмы, среди которых он шагал во тьме и ложился лишь в третью стражу, проникали в сон скрытой угрозой и беспомощностью нового рождения, душили болью сжатия перед выходом в жизнь, и он звал мать на помощь, просыпался с именем ее на устах, той, которой никогда не видел, и потому здесь, в пустыне, где он как бы и сам отсутствовал, именно она своим отсутствием была особенно близка ему, отсутствием, которое охватывало его, как горячий ветер из ущелья в полдень.

Он пугался, ибо выкрикивал ее имя, и эхо в ночи обступало незнакомым ландшафтом звуков, который обживался именем матери.

2

Так замыкается круг жизни.

В ночи бегства каждый миг его подстерегала смерть, но он был уверен, что спасется. Теперь она запросто, по-панибратски, расселась рядом, он старается хотя бы, пока жив, уклониться от ее смрадного дыхания, он смотрит в другую сторону, где, намного скромнее, память тех ночей присела на кончик валуна великим страхом, пустотой в груди, замешательством первых дней бегства, когда мгновениями пирамиды Кемет казались ему до того родными, что потеря их равносильна была смерти.

И тут спасало воспоминание: это пространство нередко снилось ему еще в юности среди скученности и давящей тяжести зданий и пирамид. Оно ослепительно манило освобождением, ощущалось как охранная грамота его жизни, и это в то время, когда он беззаботно жил внуком повелителя мира и не понимал, о какой свободе идет речь.