ничего не сказал, а снова обратил все свое внимание на человека в баркасе, то бишь на Большакова, словно Большаков был самой огромной радостью в его жизни.
Баркас зашел в бухту. Его меньше стало кидать, и Дядин с Петром Сергеевичем кинулись помогать Большакову пристать к причалу.
Баркас качало и било о сваи. Один раз волна ударила так, что окатила Большакова с головы до ног, и если бы не его экипировка, то он промок бы в одно мгновение. Однако он отряхнулся, как большая собака, шагнул на причал и предстал перед ними во всем своем естестве, большой во всех смыслах: большие руки, большое тело, большие ноги в огромных сапогах, чуть-чуть косолапый, чуть-чуть сутулый. Кроме всех его прочих достоинств – открытого мужественного лица, аккуратно подстриженной бородки и широченных, богатырских плеч, – Большаков обладал еще и густым басом. Он обнялся с Петром Сергеевичем, поздоровался за руку с Дядиным и молодецки спрыгнул на песок.
– А это наша молодая смена, – без капли иронии представил Петр Сергеевич Костю, Чебота и Телепня.
Большаков со всем поздоровался, как с равными, и Костя так и не понял, узнал он его или нет, или сделал вид, что не узнал, или по какой-то причине притворяется и решил ждать знака от него. Вдруг нужно скрывать ото всех наше заочное знакомство? – думал Костя, восхищенно взирая на Большакова глазами.
– Сегодня мы на остров не попадем, – сказал Большаков, глянув опытным глазом туда, откуда пришел. – Завтра, если, дай бог, погода позволит, ну а сегодня отсидимся, у меня здесь недалеко избушка, самогончику попьем. Вы не против, надеюсь?
– Не-е-е… – хором заверили его Петр Сергеевич, Дядин и шустрый Телепень.
Чебот убежал рыгать в кусты и по этой причине не имел собственного мнения.
– А то я все один да один, – посетовал, улыбаясь, Большаков. – Скучно!
И все пошли за ним следом какими-то буераками, лощинами, где деревья только-только начали распускать почки и где зеленая трава только-только лезла из-под бурой прошлогодней листвы. Минут черед двадцать они действительно вышли к избушке на берегу лимана, где дуло гораздо меньше и где волны не с таким шумом бились о песчаный берег.
* * *
Чебот, с равнодушием тяжелобольного, рухнул на ближайший лежак, а Большаков стал командовать. Он послал Костю за дровами, а Телепню приказал чистить печку. Телепень поворчал, мол, опять ему самая грязная работа досталась, но подчинился. Сам же Большаков стал хлопотать по хозяйству. Принес ведро воды, поставил варить картошку в мундире. Достал из погреба непочатую бутыль самогона, чистого как слеза, и налил всем в кружки на полпальца из-за особой крепости лечебного напитка, как выразился он. Костя, памятуя о бражных последствиях, а больше всего – об Аманде, пить не стал, а отдал свою порцию обрадованному Телепню. Потом натаскал дров, настрогал лучин, и вскоре печка уже гудела весело и ровно, а они впятером сели за стол и стали есть вареную картошку с салом, которое привез Большаков, пить самогон, закусывая солеными огурцами, маринованным чесноком и морским луком. Вскоре Костя стал кунять носом от сытной пищи и усталости и в конце концов отправился спать и долго еще слышал и наблюдал, как мужики за столом держат военный совет.
– А если сразу с Петровского форта начать?.. – спрашивал сиплым голосом Дядин и постукивал алюминиевой кружкой о стол, требуя продолжения банкета. – Хороший у тебя «наркоз»! Хороший! Давно я такого не пил. Градусов семьдесят?
– Если под каждым фортом будем искать, знаешь сколько времени уйдет? – отвечал Большаков, встряхивая кудлатой головой и охотно разливая самогон.
– Сколько? – уточнял Дядин.
– Посчитай, – предлагал Большаков, – двадцать фортов как минимум, дня по три на каждый, потому что под каждым лабиринтов, что волос на голове. – И для наглядности взъерошивал себе шевелюру.
Волосы действительно были у него густыми, да еще и завивались в кольца, правда с ранней сединой, но у кого ее в наше «время-марь» нет? Красавцем был Большаков. Настоящим русским богатырем. Недаром его выбрали в северные кураторы, сквозь сон думал Костя. Приятен он глазу и очень заметен, настоящая надежда России. Как такой выжил?
– Двадцать – это много, – соглашались все, в том числе и Телепень, и невольно оборачивались и смотрели на Костю как на последний шанс, чтобы он избавил их от тяжких трудов по обследованию фортов от подвалов до крыш.
По крайней мере, так ему казалось, и от этого у него на душе скребли кошки, а совесть требовала: «Расскажи им все, расскажи!»
– У нас столько времени нет, – объяснял Дядин. – Слухами земля полнится. Кайманы вот-вот прознают о чужаках в городе, тогда за нами начнется охота по всем правилам облавы на диких зверей. Да и к чему охотиться, если мы будем как на ладони? Прилетят черные вертолеты – и нам каюк!
Все помолчали, озабоченные этой мыслью. Потом Телепень даже издал какой-то звук, больше похожий на визг испуганного поросенка, а Большаков, как показалось Косте, охотно согласился:
– Это точно, прилетят. Как пить дать прилетят. Они постоянно прилетают, и весьма не вовремя.
Все оценили его предостережение, умно закивали головами, особенно Телепень, который вдруг расхрабрился и выдал на потеху всем:
– А я бы начал с форта Обручев!
Вот тогда-то и обратили внимание, что Телепень изрядно нагрузился и стал не бывало красноречив. Его слушали еще пару минут, потом культурно все втроем попросили:
– Иди-ка, детка, спать…
– Вы ничего не понимаете, – принялся выделываться Телепень. – Зачем в Кронштадт, если можно по пути заглянуть на Обручев?
И тогда Большаков сказал без гнева и очень спокойно, совсем как старший в деревне Теленгеш:
– Сынок, ты уже перебрал. Форты Обручев и Тотлебен находятся гораздо западнее, за КЗС.
– А что такое КЗС? – заплетающимся языком спросил Телепень.
– Когда-то город от наводнений защищал комплекс защитных сооружений, да американцы его в первую очередь разбомбили.
– А зачем? – снова спросил Телепень.
– А зачем они вообще начали войну? – спросил Большаков.
– Не знаю, но я… – начал Телепень, как обычно не слушая никого, кроме себя любимого.
Однако Дядин так на него взглянул, что он, хотя и был в изрядном подпитии, кое-что сообразил и предпочел убраться подобру-поздорову, а то можно было схлопотать пару горячих тумаков. Он доплелся до лежака и рухнул на него, проворчал что-то о том, что, мол, его не так поняли, что никто никогда не поймет широкую душу теленгера, и уснул мертвецким сном.
Костя, конечно же, был с ним солидарен. Деревня Теленгеш – это святое, это малая родина, за нее кровь проливали. Но, с другой стороны, хороший мужик Большаков, правильный, как все наши теленгешевские мужики, вместе взятые. И вид у него богатырский, и суждения верные. Другой бы на месте Большакова вытряхнул из Телепня всю его заячью душу, а он не вытряхнул, дал высказаться. Очень демократично. Наверное, и мой батя был таким же рассудительным и деликатным, если бы дожил до этих времен. Костя еще некоторое время слушал, о чем говорят за столом, и думал, что надо начинать не с Петровского, то есть не с форта Петр I, и тем более не с фортов Обручев, и не с Тотлебен, а с форта Милютин, где есть шахта, в которой удобно спрятать ретрансляционную ракету. И вообще, все форты, не имеющие связи с Кронштадтом, порядком разрушены, а форт Милютин – нет. Почему-то именно это название крепко застряло у него в голове. Так он и уснул с этой мыслью, и опять ему приснилась Верка Пантюхина и ее прекрасные карие глаза. Но теперь он пытался не просто ее поцеловать, но и соблазнить, как соблазняла его Аманда. Но самое странное, что ей нравилось, как он научился целоваться.
Ночью ему приспичило по малой нужде. Чебот, Телепень и еще кто-то, похоже Дядин, храпели на все лады. Телепень ко всему прочему еще и мучительно стонал и ворочался на жестком ложе. В крохотное оконце светила луна, на столе блестела пустая бутылка из-под самогона и стоял чугунок, в котором варили картошку. Ветер стих, небо было чистым и серым. За стеклом тревожно колыхались неясные тени. Костя обулся и, стараясь не шуметь, подошел к столу. Сунул в рот перо морского лука и вышел из избушки. Воздух
