операции. Хьюитт согласился. Ему понадобится помощник, чтобы смачивать эфиром салфетку и прижимать к носу больной, если та начнет приходить в себя.
– Я не несу ответственности за то, что произойдет в результате операции, – заявил он, выказывая больше бравады, чем ощущал на самом деле. – Если аппендикс уже прорвался, она скорее всего умрет, несмотря на все мои усилия. Я хочу, чтобы вы это поняли.
Джейк не шелохнулся.
– А я хочу, чтобы вы поняли вот что. Если она умрет, вы, уважаемый, тоже умрете. На вашем месте я бы постарался, чтобы она осталась жива.
Этот человек – хулиган и нечестивец, с уверенностью подумал доктор Хьюитт. Но он понимал, что ковбой не шутит. А потому, собрав все свое невеликое профессиональное мастерство, опустил острый, как бритва, скальпель на гладкий участок кожи, окруженный пропитанными карболкой салфетками, справа от пупка Бэннер.
Сердце Джейка едва не остановилось, когда он увидел, как нож прорезал ткань, прочертив сочащуюся кровью красную линию. Правильно ли он поступает? Да! Что ему остается? Без операции Бэннер умрет. Она могла умереть и вследствие операции, но он должен был попытаться ее спасти.
Она не может умереть. Не может. Он не даст. Бог не позволит.
Неуклюжие пальцы доктора Хьюитта раздвинули края разреза. Впервые за много лет Джейк молился от всей души.
Хьюитт закрепил повязку, опустил ночную рубашку Бэннер и накрыл ее одеялом. Только после этого он решился поднять глаза на Джейка. Тот со страхом смотрел на больную.
– У нее плохой цвет лица, – обеспокоенно заметил Джейк.
– Ее тело перенесло шок, который я, если помните, лично и профессионально считал ненужным. – Доктор благодарил Бога, что девушка не умерла у него под ножом, хотя он сильно сомневался, что она доживет до утра. К счастью, аппендикс еще не прорвался, хотя и был близок к этому. Он считал такие случаи безнадежными и полагал, что более милосердным было бы позволить пациенту умереть, а не мучить его операцией. – Постарайтесь сбить лихорадку, обтирайте ее холодной губкой. Время от времени смачивайте повязку карболовой кислотой. Если будут боли, давайте лауданум.
Доктор собрал вещи, покидав их в чемодан как попало, хотя обычно складывал все очень аккуратно. Ему хотелось убраться восвояси, пока девушка не умерла, очутиться подальше от этого бандита, пока он не вознамерился отомстить за то, над чем лично он, Хьюитт, не властен. Некоторые нечестивцы не хотят оставить Богу Богово, позволить Ему вершить жизнь и смерть без людского вмешательства.
Так или иначе, но доктору не терпелось поскорее уехать, и он перебросился с Джейком всего лишь парой слов. Он не знал, о чем думал Росс Коулмэн, оставляя дочь на попечение хулигана, но ведь была еще и скандально провалившаяся свадьба. Неужели девчонка совсем неуправляема?
Он едва дождался, пока доедет домой, так ему хотелось поделиться с миссис Хьюитт последними новостями о жизни Бэннер Коулмэн. Он, конечно, возьмет с нее клятву, что она сохранит все в тайне. Такие истории нельзя повторять городским сплетницам – иначе следы приведут обратно к нему. Не стоит ссориться с Коулмэнами, хотя их дочь водит подозрительную компанию и вообще ее поведение далеко не безупречно.
Он надеялся, что жена разогреет к его приходу цыплят и яблоки в тесте.
Проклятый дождь, льет как из ведра.
Джейк придвинул высокий стул со спинкой из перекладин к кровати Бэннер. Поставил локти на колени и сцепил руки у подбородка. Его взгляд не отрывался от ее лица.
Ее дыхание было таким легким и неглубоким, что едва шевелило простыни, покрывавшие грудь. Это пугало. Он не знал, тревожиться ли из-за того, что Бэннер не приходит в себя, или радоваться, что она проспит самый болезненный период. Ее веки то и дело вздрагивали, словно ей снились плохие сны. Она лежала неподвижно, тихая, обмякшая.
Джейк встал со стула, отгоняя мысли о смерти. Положил мозолистую руку на лоб Бэннер и сказал себе, что он определенно прохладнее, чем в прошлый раз. Когда ушел доктор? Он и не заметил. Его волновало лишь одно: жизнь Бэннер.
В углу спальни валялась куча окровавленных простыней. По его настоянию они сменили их после операции. От их вида засосало под ложечкой. Это кровь Бэннер. Джейк сгреб простыни, пронес по темному дому и выбросил в заднюю дверь. Он постирает их потом. Затем он натянул дождевик и шляпу и вышел в конюшню проведать незаслуженно забытого Бурана. Пока они были в Форт-Уэрте, других лошадей перегнали в Излучину, и жеребец остался в конюшне один.
– Привет, дружище. Думаешь, я тебя забыл? – Джейк снял с коня тяжелое седло, почистил и насыпал щедрую меру овса.
Здесь, в тихой конюшне, где слышался лишь задушевный шум дождя, стекающего с крыши, вся тяжесть положения обрушилась на Джейка, как приливная волна. Он видел, что эта волна на горизонте, что она приближается, грозит затопить, но не хотел о ней знать. Теперь она его поглотила.
Бэннер может умереть.
Джейк вцепился в гриву Бурана и прижался лбом к крепкому конскому боку.
– Нет-нет, – простонал он. – Она не может. Она не умрет, как Люк. Как Па. – Тяжелые слезы катились по его щекам. Если он потеряет Бэннер, у него в жизни ничего не останется. И не потому, что он любил ее ребенком, не потому, что она дочь его близких друзей. Он не хотел ее терять, потому что начал различать свет, озаряющий его жизнь.
Господи, он столько раз ранил ее. Намеренно причинял боль, обижал. Говорил себе, что это для ее же блага. Теперь приходилось признать истинную причину. Бэннер для него слишком много значила.
Двадцать лет назад он запретил себе привязываться к кому бы то ни было. Сначала любишь, потом теряешь. Лучше совсем не любить. Любить Лидию все эти годы было легко, потому что любовь была тайной и ничего от него не требовала. Лидия для него все равно потеряна. Но любить Бэннер…
Любит ли он Бэннер?
– Не знаю, – шепнул он Бурану.
Джейк знал только, что готов перевернуть небо и землю, лишь бы снова увидеть ее лицо оживленным и веселым, или сердитым и надменным, или пылающим от страсти. Пусть оно будет какое угодно, только не застывшее в смерти.
Он выбежал из конюшни и помчался в дом, перепрыгивая через лужи и шлепая по грязи. Не глядя, повесил шляпу и дождевик на вешалку у задней двери, стянул сапоги и небрежно бросил их на пол. В одних носках прошел по комнате. Спальня была такой же, какой он ее оставил, похожей на погребальный склеп. Он подошел к кровати и опустился на колени.
– Ты не умрешь, Бэннер. Не покинешь меня. Ты мне нужна, без тебя мне жить не хочется, ты меня не оставишь. Я тебя не отпущу, – жарко шептал он, прижимая к губам ее руку. Единственным ответом ему был слабый стон, но для Джейка он прозвучал музыкой.
Джейк вскочил на ноги, смеясь и плача от облегчения. Он не хотел, чтобы Бэннер просыпалась в такой мрачной и тягостной обстановке. Он в неистовстве носился по дому и зажигал лампы. Когда она проснется, все вокруг будет живым и веселым. Ангел смерти не посмеет пробраться в дом, где горят все огни. Джейк понимал, что рассуждает, как безумец, но не хотел рисковать.
Он развел огонь в камине и подбросил дров в кухонную плиту. Разогрел себе банку фасоли и не снимал чайник с огня на случай, если Бэннер чего-нибудь захочет, когда очнется.
Бурный взрыв деятельности истощил его силы. Он сидел с Бэннер, пока глаза не начали слипаться, потом пошел в гостиную, стянул одежду, лег на диван и завернулся в одеяло. Уснул он почти мгновенно.
Ей было жарко. Очень жарко. Что-то давило на нее, прижимало к постели. Рот словно набили ватой. Откуда-то изнутри исходила пульсирующая боль, но определить ее источник было невозможно. Она приказала глазам открыться. Свет был слишком резкий. Он ударил по глазам, словно они открылись впервые в жизни. Очень ярко. Очень больно.
Постепенно глаза привыкли к свету. Взгляд проплыл к окнам. Бэннер увидела, что в стекле отражается спальня. Снаружи было темно, и до сих пор шел дождь.
Она попыталась сориентироваться и уловить последнее воспоминание, но обрывочные мысли
