воздуходувок. Здесь царстововала жестокая правда военных порядков, правда путиловской брони и обуховских калибров, в пособничестве которых так нуждалась обездоленная Камчатка...
Вестовой матрос, крепкий зубастый парень, внес на подносе кофе и бутылку душистого арманьяка. Отдельно на тарелочке лежал нарезанный сыр, янтарно нежилась прозрачная японская хурма.
– Не хотите ли пообедать? – предложил Кроун с радушием хозяина. – Это не затруднит: одно нажатие кнопки, и...
– Спасибо. Но от рюмочки не откажусь.
Кавторанг разлил по рюмкам тепловатый коньяк.
– Здесь, на Камчатке, – сказал он, – все богатства на сотню лет вперед разворованы и распроданы оптом и в розницу. Когда-нибудь потомство еще предъявит суровейший счет нашим великороссийским разгильдяям, которые знать не хотят, что тут творится...
Порывшись в столе, кавторанг показал Соломину кусочек чего-то зеленоватого, даже неприятного на вид.
– Как вы думаете, что это такое?
– Трудно догадаться.
– Золото.
Рядом он положил нечто, похожее на окатыш гальки.
– Тоже самородок?
– Нет. Олово.
– Откуда это у вас?
– Я любопытный и, когда схожу с корабля на берег, внимательно смотрю себе под ноги...
Соломин вернул разговор в прежнее русло:
– Положение у нас создается аховое! Перегораживая реки, японцы не дают лососю подняться в верховья рек, от этого население внутри полуострова не сможет обеспечить себя запасами рыбы на зиму. Камчатку ожидает голод... В первую очередь погибнут, конечно, собаки. Камчатка лишится связи и основного транспорта, ибо без собак мы здесь – ничто!
Настроение у Кроуна заметно испортилось, но никакое красноречие Соломина не могло стронуть канонерку с рейда Петропавловска, чтобы заставить ее окунуться в промозглую слякоть Охотского моря... Кавторанг ответил Соломину:
– В вашем рассказе для меня нет ничего нового. Так было до вас, боюсь, что так будет и после вас. Но войдите и вы в мое положение. Обстановка к востоку и северу от Камчатки не менее напряженная, нежели в Охотском море – к западу от Камчатки. Только, ради бога, не подумайте, что я бюрократ, цепляющийся за пункты инструкции. У меня свои дела... Выпьем?
Соломин придвинул к нему свою рюмку.
– Вы куда сейчас?
– Заглянем в бухту Провидения.
– А что там стряслось?
– Какая-то загадочная шхуна без флага и маркировки зашла в поселок, матросы перестреляли половину мужчин, изнасиловали женщин, забрали всю пушнину и ушли, устроив на прощание пожар в чукотских ярангах. Если я не появлюсь там, люди окончательно потеряют веру в защиту от лица России.
– Я вас понимаю, – согласился Соломин.
Сидеть в прогретом калориферами салоне, попивая арманьяк, было, конечно, очень приятно, но, к сожалению, пора и честь знать. Андрей Петрович нехотя поднялся с дивана.
– Жаль, – вздохнул он. – Очень жаль... Я ведь ждал вас как манны небесной, мы все рассчитывали на канонерку.
Кроун отвел глаза и сказал:
– Простите. Я ведь только голова, а начальство – шея. Куда шея пожелает, туда и голова поворачивается...
Он увел «Маньчжура» в безбрежие океана.
Была середина июля (самый разгар лососевого нереста), когда из Большерецка прибыла полетучка: староста сообщал, что с Курил подошли японские флотилии, перегородив сетями устья Большой реки и Быстрой, – теперь браконьеры совсем затворили лососю проход к нерестилищам в глубине полуострова. Соломин даже не глянул на карту уезда – и без карты понятно, каким бедствием угрожает это японское нашествие...
За окном меленько моросило, желтоватый туманец наползал с моря, погружая душу в уныние. Ночью над Камчаткой разразился страшный штормяга, который бушевал три дня, пока не сменился ровным, устойчивым норд-вестом. Когда «Маньчжур» вернулся из Провидения, ветер еще срывал с поверхности бухты белые охапки соленой пены, похожей на лохмотья свежей капусты.
Канонерка притащила на буксире избитую штормом японскую шхуну с измочаленным такелажем и разбитым рангоутом, но без команды. Соломин при свидании с Кроуном спросил:
– Как она вам досталась?
– Иду вдоль берега. Вижу – шхуна. Мотается в дрейфе, но с сетями. Японцы – паруса долой, сети обрубили, а на гафель – флаги: «Покажите широту и долготу места». Скажи на милость, какие талейраны выискались! Ведь берег у них под самым носом, определиться пара пустяков. Но тогда надо признать, что забрались в чужие воды. Вот и притворяются, будто не знают, где находятся... Я не выдержал и тут же конфисковал шхуну.
Соломин неожиданно вспомнил:
– В прошлый раз я забыл просить вас, чтобы вы забрали из моего карцера одного бродягу золотоискателя.
– На мой бы характер – камень ему на шею да бултых за борт... буль-буль, и готово! Я за эти годы устал доставлять во Владивосток этих гужбанов. Тюрьма там – будто ее вылепили из каучука, – сажают туда, сажают... без конца!
Кавторанг спросил – как дела? На этот раз Соломин не стал уговаривать Кроуна, а молча выложил перед ним полетучку от большерецкого старосты. Кавторанг вчитался в ее страдальческое содержание и начал мерить салон резкими шагами.
– Но до каких же пор?! – выкрикнул он. – Наконец, это уже натуральное свинство... Я думаю, нам хватит одной ночи, чтобы поджать фланцы на гребных валах.
Эта фраза ничего не объяснила Соломину, а кавторанг открыл кран умывальника и ополоснул лицо забортной водой.
– Но учтите – я крут! – предупредил он, хватая с вешалки пышное махровое полотенце.
– Как мне понимать вас?
– Я же сказал русским языком, что за ночь успеем поджать фланцы, а значит, утром я могу увести канонерку в Охотское море и там устрою разбойникам хорошую баню.
Соломин отреагировал на это – в растерянности:
– Я не желал бы стать причиной нагоняя, который вы получите от своего начальства за самовольное вхождение в Охотское море.
– Пустяки, – отшутился Кроун. – В конце концов, эполеты на моих плечах – это дело наживное, как и деньги...
«Маньчжур» ушел, а Блинов стал накаркивать беду:
– Как бы эти моряки Камчатку на попа не поставили! Кроун не пропадет, у него жена питерская аристократка, он служит и на всех свысока поплевывает. А вы можете пенсии лишиться, тогда на старости лет зубами еще нащелкаетесь.
– Да перестаньте, господин Блинов!
– Могу и перестать. Но предупреждаю: дело может кончиться международными осложнениями, вот и будет всем нам кишмиш на постном маслице...
– Надеюсь, что до этого не дойдет, – отвечал Соломин, хотя в душе уже стал пугаться агрессивности Кроуна...
От Петропавловска до Большерецка, а потом из Большерецка до Петропавловска – путь немалый, и