обойдется... У вас же, я давно замечаю, вот тут не все в порядке!
И врач повертел пальцами у виска...
«Хорошо, что еще не ушел „Маньчжур“. А уйдет – я совсем один», – тоскливо думал Соломин.
К берегам Камчатки подкрадывалась осень.
Осенние настроения
Летом для всех камчатских собак – лирическое приволье, и они живут, как волки, быстро дичая в поисках корма, а осенью, поджав хвосты, возвращаются к человеку, снова готовые верой и правдой служить ему за порцию юколы, за хорошую трепку и за очень редкую ласку. Зато горожане на все лето вяжут собак к приколам; озлобленные несытые своры наполняют ночи Петропавловска нестерпимым жалобным воем – их можно понять: ведь даже собакам не нравится подлинная «собачья жизнь»! Но вот уже повеяло с океана предзимними ненастьями – и хозяева в городе возвращают псам великое благо свободы личности, которое собаки спешат использовать для установления любовных контактов и ради чудовищных массовых драк посреди улицы, в которые нам лучше не ввязываться... Собаки сами разберутся – кто из них прав, а кто виноват!
Итак, осень – пора подведения итогов...
– Грустно все, – говорил Соломин чиновнику Блинову, – иногда и самому хочется, чтобы меня поскорее с Камчатки убрали. Здесь мне уже объявлен негласный бойкот.
– Неженатый вы человек, – отвечал чиновник, – детей никогда не имели, оттого и нету у вас сердечных отдушин, куда бы весь казенный угар выдуло. Разве можно так жить, чтобы на каждый чих говорить «будьте здоровы»? Да плюньте вы на карусель нашу. Ну и уберут с Камчатки, возможно, что и так. Да разве на одной Камчатке свет клином сошелся?
– Я буду жалеть, что мало принес людям пользы...
По вечерам пригородная сопка Никольская, поросшая густым березняком, освещалась кострами. Так уж повелось, что эта сопка была любимым местом для свиданий и расставаний. Если девка нафрантилась и полезла на сопку, в Петропавловске говорили: «Готово! Закрутило бестию...» Сколько на этой горе разбилось сердец прекрасных камчадалок, сколько пылких матросских клятв слышали эти старые березы! А ниже, у самого подножия сопки, лежат павшие в боях камчадалы, лежат вровень с ними и враги их – англичане с французами, которые полвека назад вознамерились оккупировать Камчатку...
Соломин надел резиновые боты, взял в руки зонтик.
– Вот и верно решили! – одобрил его Блинов. – Сходите к Плакучему, выпейте шампанского, и жизнь завертится веселее.
– Да нет, – усмехнулся Соломин, – я на «Маньчжур»...
Дежурный вельбот мягко причалил к борту канонерки. Вахтенный офицер сопроводил Соломина до командирского салона. Кроун сказал гостю, что мечтает вернуться во Владивосток.
– Вы можете мне поверить, – я там юлить не стану, а выскажу в лицо все, что думаю. Это позорное судилище лишний раз проафишировало бессилие власти и глупость наших доморощенных рукосуев, дуроломов и головотяпов...
Соломина и Кроуна, столь различных по взглядам и воспитанию, связывало общее беспокойство за судьбу тех богатств, которые принадлежали отечеству. Решение владивостокского арбитража их обоих, чиновника и офицера флота, глубоко оскорбило, Кроун рассуждал:
– Ахинея какая-то! Вы заявили хозяйские права на лосося русской Камчатки, а я задержал нарушителей государственных границ России, и мы же теперь оказались виноватыми.
Андрея Петровича больно ранило решение приморского губернатора Колюбакина об открытии кабаков на Камчатке.
– За что они ратуют? – говорил он. – Здесь нет акцизной продажи вина, а это значит, что государство с виноторговли прибыли не имеет. Я отобрал у кабатчиков патенты. Теперь я вернул их кабатчикам. Но с патентного налога русская казна имеет жалкие рублишки, зато для пьянства никаких препон не стало... Неужто во Владивостоке не понимают такой ерунды?
Кроун был настроен сегодня мрачно:
– Много у нас еще такого, чего не понимают...
В окантованные медью иллюминаторы было видно, как разгорались костры в березовых рощах, и можно не сомневаться, что возле каждого костра сидят Маруся с Васей, а костер им нужен, чтобы комары не слишком мешали разговаривать о любви. Соломин вдруг вспомнил ту самую даму, которая сейчас, наверное, ужинает в номерах Паршина, обвораживая адвоката Иоселевича.
– А у вас жена в Петербурге? – спросил он.
– Да, и я напишу ей, пусть нажмет соответствующие педали, дабы отмодулировать наш лососиный дуэт более благозвучно... Скоро «Маньчжур» уйдет для зимнего ремонта котлов в Шанхай. Думаю сам побывать в Питере, или жена навестит меня в Шанхае, если, конечно, ничего не случится, – добавил Кроун с большой многозначительностью.
– А что может случиться?
– На море бывает разное... как и в политике.
– Вы думаете – война?
– Давайте ужинать, – ответил кавторанг...
К столу подали дивное мясо, вкусную дичь и корзину экзотических фруктов.
– Где вас так хорошо снабжают?
– Мы сделали заход в Ном на Аляске, а там продукты исключительно австралийские. Вот и закупили. Зато вода в Номе продается на вес – галлонами, янки скупятся. Потому-то и ходим за водой к вам, вы уж по дружбе денег с нас не возьмете.
Соломин заговорил о своем – наболевшем:
– Как вы думаете – успеют меня убрать до зимы?
– Вряд ли генерал Колюбакин раскачается до наступления морозов. Так что готовьтесь зимовать в Петропавловске... В любом случае, – добавил Кроун (опять многозначительно), – я бы очень хотел, чтобы Камчатка из наших рук не перешла в иные руки...
Мысли Соломина невольно обращались к войне, о которой не раз говорили приезжавшие летом в Петропавловск.
– Великое счастье для матушки-России, – сказал он, – что мы успели проложить дорогу до Владивостока.
– Таких дорог нужно десять! Чтобы от Байкала магистраль пустила ветви до Охотска, даже до Анадыря и Чукотки... Если бы собрать все те деньги, которые в Петербурге пропили на банкетах, посвященных нуждам Севера, уже давно можно было бы освоить морской путь вдоль ледовых берегов Сибири. Случись конфликт с японцами, и наши балтийские эскадры поползут через весь шарик. Англичане назло нам перекроют Суэцкий канал, и тогда будь любезен – обогни Африку... А пробиваясь во льдах, мы бы смело оперировали эскадрами, как фигурами на шахматной доске.
Костры на Никольской сопке медленно угасали.
– Я наговорил вам немало печального, – сказал Кроун. – Но сердце ноет, и хочется его облегчить в беседе. Я понимаю ваше состояние: «Маньчжур» выберет якоря, а вы останетесь один... Повидайте-ка прапорщика Жабина – это человек, на которого можно положиться. Запомните – прапорщик Жабин...
Камчатку уже трясли осенние штормы, когда «Маньчжур» под пение горнов выбрал с грунта якоря.
– Ждите нас летом следующего года, – обещал Кроун. – Мы непременно придем. Если, конечно, ничего не случится...
Осень была удивительно щедрой. Нет для камчадала ничего слаще дикого корня сараны, который всегда с аппетитом жевали и дети и взрослые. Зима никому не грозила цингою – черемша (дикий чеснок) росла всюду, только не ленись нагнуться, а камчатские собаки исцелялись черемшой от болезней. Плотные яркие ковры ягод устилали благодатную осеннюю землю. Камчатка делала запасы на зиму. Люди, как и зверушки, торопливо заполняли свои кладовые. Иные хозяйки даже ленились собирать припасы сами, они выискивали гнезда полевок, у которых все уже собрано и хорошо просушено – зерно и коренья. Но, выгребая из гнезд звериные запасы, женщины (согласно камчатской традиции) брали не все, обязательно оставляя в норах ту норму, которой хватит мышам для периода зимней спячки. Так сохранялся нерушимый
