баланс природы: есть мыши – будет корм для пушного зверя, есть промысел пушнины – будет отрада и прибыль для человека!
Наступили серые тоскливые вечера. Соломину подкинули к порогу грязную анонимку, писанную нарочито коряво, в которой было сказано: ты, мол, не думай, что и зимовать с нами останешься – вылетишь с Камчатки, аки пробка... Это аукался пушной аукцион, это отрыгивалось изъятие патентов на винную торговлю.
В один из дней хмельной Расстригин высказался перед Соломиным слишком откровенно:
– Не хотели с нами по-людски жить, теперь и близок локоть, да не укусишь... Ясак наш будет, а вам – эва!
Соломин испытал муторную тоску:
– А представьте, что последнего парохода не будет, тогда я до весны останусь вашим начальником... Что тогда?
– Не высидишь – спятишь! – был точный ответ.
Однажды с маяка передали, что мимо прошел на север пароход «Сунгари», который, очевидно, станет в этом году последним кораблем для Камчатки.
– Роковое совпадение, – сказал Соломин. – «Сунгари» привез меня на Камчатку, пусть «Сунгари» и увезет меня.
За своего сына волновался старый Блинов:
– Чего же капитан сразу не завернул в Петропавловск? Боюсь, как бы Сереженьке в институт не опоздать.
– Ваш сын, видимо, и станет моим попутчиком до Владивостока. Я думаю, что «Сунгари» ушел сначала к Анадырю, а на обратном пути меня обязательно заарканят на пристани...
Соломин не ошибся. На борту «Сунгари» находился отряд полиции при судебном исполнителе, они должны были забрать с берегов Чукотки хищников-старателей, по которым давно плакала тюрьма во Владивостоке. А капитан «Сунгари» имел предписание о снятии из Петропавловска камчатского начальника Андрея Петровича Соломина.
– Хуже нет ожидания, – сказал Соломин Блинову. – Пусть ваш Сережа придет вечером, хоть в шахматы сыграем...
Студент, конечно, был осведомлен о шатком положении камчатской власти, и потому Соломин спросил его без обиняков:
– Представьте, юноша, что вы, молодой и красивый, оказались вдруг на моем месте. Что бы вы сделали?
– На вашем месте я запалил бы Петропавловск с двух концов, и пусть он сгорит дочиста. А потом бы новый город построил. Места тут красивые – быть и городу красивым, край богатейший – пусть и люди будут богаты.
– Это маниловщина, а не решение вопроса, – ответил Соломин. – Допустим, что старого Петропавловска нет – стоит новый и дивный город. Но жителей-то куда денешь? Не обидно ли заселять райский город прежними обывателями?
– Об этом я как-то не подумал...
С улицы вдруг запустили булыжником в окно, стекло разлетелось вдребезги, задул сильный сквозняк, и долго было слышно, как в отдалении тяжко бухают о землю сапоги убегающих.
Соломин снова разжег погасшие свечи.
– Вот они, – сказал, – будущие жители вашего райского уголка. – От страшной обиды на людей ему хотелось взвыть волком. – Господи, за что они меня так ненавидят?
Андрей Петрович принялся занавешивать окно одеялом, а Сережа веником сгребал на совок осколки стекла.
– А кто ненавидит-то? – спросил студент. – Гордитесь, что ненавидят Расстригины да Трушины... Я бы вас и не уважал, если бы с Нафанаилом хлеб-соль водили.
Снова расселись над шахматною доской.
– Чей ход? – спросил Соломин.
– Не помню...
Андрей Петрович смахнул фигуры:
– Жизненный мат! Извините, нет настроения продолжать. И пусть уж поскорее придет «Сунгари»...
Утром старик Блинов встретил его в канцелярии сочувствующим взором, сказал, что уже договорился со зверобоем Егоршиным, у которого имеется алмаз для резания стекла.
– Он придет и вставит вам стекло.
– Благодарю, дорогой мой... чудесно!
Явился Егоршин с алмазом. Подмигнул дружески:
– Ну что, начальство? Допекли небось?
– Допекают. Уже подгорать стал.
– Да, с нашими живоглотами лучше не связывайся. Проглотят вместе с мундиром и даже пуговички сжуют, не морщась.
Разговорившись с ним, Соломин спросил:
– А кто такой прапорщик Жабин?
– Инвалид. На костыле прыгает.
– Отчего я его нигде и никогда не видел?
– Он дома сидит. На костылях не погуляешь...
За окном вдруг весело закружило метелью.
– Вот и снег, – перекрестился Блинов. – Господи, на тебя единого уповаю, чтобы «Сунгари» не прошел мимо.
– Да перестаньте, – выговорил Соломин. – Сережа здесь не останется, и я не буду зимовать с вами... Последний камчатский рейс накладывает на капитана «Сунгари» особые обязанности, да он и сам это великолепно понимает!
– Отставной прапорщик корпуса флотских штурманов – Жабин Никифор Сергеевич...
Перед Соломиным в глубине пустой комнаты, опираясь на самодельный костыль, стоял высокий болезненный человек. Из-под щетки рыжеватых усов виднелись бледные губы.
– Извините за вторжение, – сказал Андрей Петрович. – Повидаться с вами мне советовал кавторанг Кроун, отзывавшийся о вас в наилучших выражениях... Что за беда с ногою?
– Пострадал от собственной глупости. Я, извольте знать, плавал подштурманом на гидрографических судах. Как-то в Беринговом проливе нас стало зажимать. Командир и говорит мне: «Никифор Сергеич, брильянтовый мой и яхонтовый, ну-ка прыгните за борт да гляньте, что там сильно хрустит у пятнадцатого шпангоута?» Я разом сиганул на лед и неудачно – нога попала между бортом и льдиной... С тех пор и прыгаю!
Привыкая друг к другу, сначала поговорили о пустяках, потом прапорщик признался, что помирает от зеленой тоски:
– В школьной библиотеке перечитал все, даже детские учебники. У обывателей, что у кого есть, все брал читать по нескольку раз... Беда нашей Камчатки в том, что сюда везут муку, спирт, порох, но никогда я не видел, чтобы на пристань выгрузили печатное блаженство. Нет ли у вас приличного чтения? Чтобы посидеть потом да подумать.
– Я в дорогу сюда захватил лишь томик Достоевского, с удовольствием подарю его вам. Мне сейчас уже не до чтения.
Лицо гидрографа скривилось, как от боли.
– Извините покорнейше, – сказал он. – Но я терпеть не могу Достоевского! Где он умудрился видеть таких русских людей, какими он их описывает? В каком сословии? В купечестве таких нет, в мещанстве нет, в дворянстве – тоже... Почему они не хотят жить нормально? Отчего герои господина Достоевского не разговаривают, а ведут диалоги на высоком крике? Русские люди – не нытики, они ведь не ковыряются один у другого в потемках души и разума. Слава богу, мы, русский народ, уже не раз доказывали миру, что являемся народом самого активного настроения.
