обидчиком и теперь знала, что никогда впредь он не потревожит ее сны, карабкаясь по приставной лестнице к открытому окну ее спальни. Никогда больше не проснется она в холодном поту и с немым криком на губах. И никогда уже он не встанет между нею и тем, чего она желала больше всего на свете. Это было удивительное чувство. Будто с плеч пал давящий груз, будто растаяла призрачная зловещая тень, которая маячила где-то на краю сознания целых четыре года и чуть было не разрушила ее отношения с Эдвардом.
Эдвард. Завтра утром она вернется в Нанчерроу и снова увидится с ним. Если тетя Лавиния будет хорошо себя чувствовать, они вдвоем отправятся в Дауэр-Хаус проведать ее. Может быть, это шанс побыть с ним наедине, и у них будет возможность и время поговорить. Она скажет, что он оказался прав насчет «толчка»; сообщит все, что произошло; великодушно предоставит ему возможность воскликнуть: «Я же тебе говорил…»
Это будет как бы началом новой жизни, потому что теперь она — новый человек. Теперь бояться больше нечего. Чтобы испытать себя, Джудит представила, как Эдвард целует ее, точно так же, как целовал в то Рождество, когда они стояли, спрятавшись за портьерами, на подоконнике в бильярдной. Она вспомнила, как его руки обвивались вокруг нее, как его пальцы ласкали ей грудь, как его рот вжимался в ее губы…
Внезапно у нее перехватило дыхание от порыва властного желания, почти боли где-то в глубине живота, от острой вспышки тепла, волной растекающегося по всему телу. Она закрыла глаза и живо перевернулась на бок, свернулась калачиком, как малое дитя, руками обняв колени. Лежа одна в темноте, она улыбалась так, будто познала какую-то удивительную истину.
Руперт Райкрофт переодевался у себя в спальне к ужину. Приняв ванную и второй раз в этот день побрившись, он надел трусы и носки, застегнул пуговицы чистой белой сорочки и нацепил бабочку. Для этого потребовалось встать перед зеркалом и слегка прогнуться в коленях, так как ростом он был выше большинства мужчин. Он задержался на мгновение у зеркала, рассматривая свое отражение, обыкновенное, ничем не примечательное лицо, которое было так хорошо ему знакомо. Чуть великоватые уши, сонные, полуприкрытые в уголках веками глаза, подбородок, упорно стремящийся врезаться в воротничок. Впрочем, аккуратно подстриженные армейские усы помогали увязать вместе и как-то упорядочить все эти разрозненные черты, а безжалостное солнце Палестины и Египта выжгло и выдубило кожу лица, выгравировало сетку морщин вокруг глаз и рта, создавая образ человека не по годам зрелого и опытного.
Его мышиного цвета волосы, густые и мягкие, после ванны сделались совершенно непослушными. Однако с помощью бальзама «Королевская яхта» и пары щеток для волос из слоновой кости удалось их укротить и в соответствии с суровой дисциплиной уложить в армейское «коротко сзади и на висках».
Он отвернулся от зеркала, натянул брюки и попытался обмахнуть ботинки грязным носовым платком. Лучше они выглядеть на стали, и Руперт с сожалением подумал о рядовом Стаббсе, своем денщике, который с помощью слюны и усердия умел добиться сверкающего глянца даже на сапогах для строевой подготовки.
Но Стаббс далеко. Придется удовлетвориться тем, что есть. Руперт надел отделанный шелком смокинг, рассовал по карманам необходимые мелочи, погасил свет, вышел из комнаты и направился вниз.
Времени было семь, до ужина оставался еще целый час. Но в большой гостиной Руперт застал уже переодетого полковника Кэри-Льюиса, который сидел в кресле с газетой и смаковал виски с содовой, набираясь сил к тому моменту, когда полчища домочадцев и гостей нагрянут и разрушат его покой. Руперт именно на это и рассчитывал. Точно так же вел себя его отец, когда Таддингтон был переполнен гостями.
Потревоженный полковник опустил газету и ничем не выдал своего разочарования. Он был крайне учтивым человеком.
— Руперт…
— Пожалуйста, не вставайте, сэр. Извините, я немного рано…
— Ничуть. — Газета свернута и отложена. — Налейте себе выпить. Проходите, присаживайтесь.
Руперт не прочь был выпить чего-нибудь для храбрости и потому немедленно принял приглашение.
— Надеюсь, вам у нас удобно. Приняли ванну?
— Все прекрасно, спасибо, сэр. — Налив себе, Руперт сел сбоку от полковника, на скамеечку у камина, согнув в коленях длинные ноги. — Я и вправду немного упарился. Афина заставила играть в теннис.
Разговор с хозяином дома был запланирован заранее, но Руперт ожидал его с некоторым страхом, ибо прекрасно понимал, что болтовня о пустяках не является коньком полковника — несмотря на все свое обаяние, он был, в сущности, человеком застенчивым. Но его опасения оказались напрасными. Они без труда разговорились, благодаря общим интересам у них нашлось немало тем для обсуждения — охота, верховая езда, армейская служба. Потом полковник поинтересовался житьем-бытьем самого Руперта, и тот рассказал ему о Таддингтоне, о своих родителях и карьере. Учеба в Итоне, потом Сэндхерст, теперь — служба в гвардейских драгунах. Направление в Египет и Палестину, а в настоящий момент — служба в Лонг-Уидоне, центре верховой езды в Нортамптоншире.
— Плохо только, что от Лонг-Уидона рукой подать до Лондона. Так и хочется удрать в столицу при всяком удобном случае, а потом, разумеется, мчишься назад, обычно уже под утро, в жутком похмелье, и каким-то образом все-таки успеваешь на утренний смотр.
— Одна из проблем и неприятных сторон молодости, — улыбнулся полковник. — Не слышно ли чего о механизировании гвардии?
— Пока нет, сэр. Но, говоря по совести, кавалерия в современной войне выглядит, пожалуй, анахронизмом.
— Как бы вы отнеслись к танкам?
— Мне было бы жаль расставаться с лошадьми.
Полковник пошевелился в кресле. Он поднял голову и устремил взгляд в распахнутое окно, на сад, купающийся в золоте вечернего солнца.
— Боюсь, мы будем вынуждены вступить в войну, — сказал он. — Прошло столько месяцев компромисса и соглашательства. И все без толку, как я погляжу. Надежды рушатся одна за другой. Пала Австрия, затем Чехословакия, а теперь на очереди Польша. И вдруг становится слишком поздно. Польша — это только вопрос времени. Гитлеру нет нужды проводить мобилизацию. Немецкая армия готова выступить по первому сигналу. Наверно, это будет скоро. В первой половине сентября, до октябрьских дождей. До наступления ноябрьской грязи и слякоти, которые могли бы задержать их танки.
— А Россия?
— Великий знак вопроса. Если Сталин и Гитлер заключат соглашение, то Россия развяжет руки Германии. И тогда начнется… — Он снова посмотрел на Руперта. — А вы? Что тогда будет с вами?
— Вероятно, опять направят в Палестину.
— Эта война по большей части будет войной в воздухе. Эдвард станет пилотом ВВС. — Полковник поднял свой стакан и одним махом опорожнил его, будто проглотил лекарство. — Плесните мне еще, дружище. А как там ваш стакан?
— Спасибо, сэр, обо мне не беспокойтесь. — Руперт встал и отошел, чтобы налить полковнику еще виски. Вернувшись, он проговорил: — Вообще-то, я хотел поговорить с вами.
По лицу его собеседника скользнула усмешка:
— Я думал, мы как раз этим и занимаемся.
— Нет, я… — Руперт запнулся. Это происходило первый раз в его жизни, он боялся упасть лицом в грязь. — Я хотел испросить у вас позволения жениться на Афине.
Последовала минута остолбенелого молчания, вслед за этим полковник проговорил:
— Боже правый! Как так?
Руперт никак не ожидал такой реакции, и ему пришлось пережить минуту страшной растерянности. Но он мобилизовал все свои силы, чтобы показать себя с лучшей стороны:
— Понимаете, я очень люблю ее и думаю, она меня тоже. Я знаю, что это не самое удачное время для брака, учитывая надвигающуюся войну и неопределенность нашего будущего, и все-таки мне кажется, нам стоит обручиться.
— Не знаю, какая жена из нее получится…
