интересовали.
К сожалению, пока у него создавалось впечатление, что эту картину к шедеврам причислить не удастся, несмотря на то, что написана она в пятнадцатом веке. Он был разочарован, но не удивлен. В реестре коллекции Стоунхауса ее данные были такими же, как в аукционном каталоге. В прежние времена она не выставлялась вместе со всеми картинами, а висела в небольшой спальне в компании с еще двумя полотнами. Пастельным портретом бабушки коллекционера работы одного малоизвестного, забытого сейчас шотландского художника эпохи Эдуарда (слева) и гравюрой времен Французской революции, изображавшей казнь Марии Антуанетты (справа). Что из этого следовало? Видимо, Стоунхаус представлял свою бабушку частично как деву Марию, а частично — как королеву Франции.
«Хватит мучиться, — сказал себе Аргайл. — Иди лучше прогуляйся немного по парку, а потом приляг, вздремни несколько часов перед визитом к младшему Стоунхаусу. Ночью хорошенько выспись (это уж, как положено), а утром отправишься домой».
Одним из редких преимуществ профессии искусствоведа была возможность распоряжаться временем по своему усмотрению, ведь, в конце концов, что-то должно компенсировать низкий заработок.
План был выполнен с незначительным отклонением. Аргайл отложил отдых в постели на пять минут, безуспешно пытаясь дозвониться до Флавии. Ровно в шесть он медленно двинулся к коттеджу Роберта Стоунхауса, который оказался впечатляюще солидным. Очевидно, Стоунхаус не окончательно разорился. Достаточно было посмотреть на узорчатый мраморный пол в холле, сохранявший приятную прохладу.
Хозяин засуетился. Принялся извиняться за свою неучтивость утром, затем — за невозможность предложить нечто большее, чем выпивку.
— Понимаете, за хозяйством в доме присматривает женщина из деревни. Готовит, убирает, стирает. В общем, все. Сегодня почему-то не пришла. Наверное, захворала. Она ведь старенькая. Я так к ней привык. Вот возьмет и умрет — как тогда жить? Не могу, знаете ли, никак привыкнуть к современной жизни.
— Найдете себе кухарку. Разве это трудно?
— Невероятно. Я отношусь к кулинарии, как к своего рода искусству. Хотя, что повара, что художники, они по сути просто вульгарные ремесленники. Вот вы встречали когда-нибудь художника-интеллектуала? Которого были бы рады принимать в своем доме? Конечно, нет.
— Должно быть, вы выросли в окружении художников, и они вам чем-то сильно досадили.
— Ни в коей мере. Однажды мой отец допустил ошибку, пригласив хулигана Модильяни, но потом быстро выпроводил. Бесстыдник пытался соблазнить мою маму. Но это случилось до моего появления на свет.
— Ужасно, — согласился Аргайл.
— И требовал, чтобы ему заплатили за портрет, — добавил старик, продолжая негодовать.
— У вас есть портрет матери работы Модильяни?
— Нет. Отец вынес его в сад и сжег. Невелика потеря.
— Да… — протянул Аргайл, пытаясь вспомнить, за сколько миллионов в последний раз была продана работа Модильяни.
— Мистер Аргайл, в жизни существует нечто большее, чем деньги. Представьте мои чувства, если бы я знал, что в каком-то американском музее висит портрет моей матери совершенно без одежды.
— Я вас понимаю, — произнес Аргайл, подумав, что можно было бы задать несколько бестактных вопросов. Например, как получилось, что его мама вдруг сняла с себя одежду? — Спешу воспользоваться вашим любезным приглашением, — сказал он, меняя тему, — чтобы расспросить об одной картине, которая имелась в вашей коллекции. Сегодня на вилле «Буонатерра» я просмотрел все архивные документы, но ничего полезного не обнаружил.
При упоминании своего прежнего жилища Стоунхаус собирался по привычке возмутиться, но решил сделать исключение.
— Рад буду помочь, если смогу.
— Картина называется «Непорочное зачатие».
Стоунхаус наморщил лоб.
— Небольшая, — с надеждой в голосе продолжил Аргайл. — Писана маслом на доске. Предположительно флорентийская школа. Часто на аукционах не выставлялась. Висела у вас в спальне. Вероятно, вы назвали ее просто «Мадонна».
— Да, теперь я вспомнил. Вы говорите о картине, которую однажды у нас украли.
— Неужели? — Сердце Аргайла екнуло. Он всегда настораживался, когда слова «картина» и «украдена» возникали в одном контексте.
— Очень странная история, — пояснил Стоунхаус. — Детали мне неизвестны, потому что приехал к самому концу. В общем, кто-то заметил, что картина исчезла. Отец позвонил в полицию, ее нашли, причем довольно быстро. Вот и все.
— И кто ее украл?
— Это осталось невыясненным. Очевидно, в полиции что-то знали, но фамилию вора нам не назвали.
— А почему вы решили, что в полиции знали личность вора?
— Потому что они отыскали ее в полумиле от дома. Валялась в канаве. Объяснение такое: злоумышленник, видимо, намеревался украсть другую картину, поэтому, обнаружив ошибку, поспешил от нее избавиться. Выбросил в канаву.
— И что вам здесь не нравится?
— Доска, на которой написана картина, была в относительно приличном состоянии, но старая, ноздреватая. Накануне прошел дождь. Если она действительно валялась в канаве, то это было бы заметно. Обязательно. А когда картину вернули, там отсутствовали какие-либо повреждения. Даже самые незначительные. Отец был уверен, что ее все время держали в помещении. Но тогда нам это было безразлично. Главное, картина возвращена. И не следовало настораживать страховую компанию, которая могла повысить величину взноса, если бы ей стало известно о похищении картины. К тому же, думаю, отец знал похитителя.
— Знал лично?
— Вернее, не самого похитителя, а заказчика. Вы когда-нибудь слышали об Этторе Финци?
— Нет.
Стоунхаус усмехнулся:
— Молодой человек, будь мой отец сейчас жив, ему было бы приятно это слышать, ведь Финци являлся его основным конкурентом в покупке картин. Сражение между ними длилось тридцать лет. Прослышав, что мой отец собирается купить какую-то картину, Финци сразу устремлялся наперерез. Если для этого надо ехать в Лондон, он бросал все дела и ехал. Это соперничество, естественно, взвинчивало цену. Финци ненавидел моего отца, а тот, в свою очередь, питал к нему не менее сильное презрение.
— Почему?
— Они были совершенно разными людьми. Отец, унаследовавший крупное состояние, вел спокойный, размеренный образ жизни, а Финци, добившийся всего сам, находился в состоянии постоянной озабоченности. Разное происхождение, воспитание, даже национальность, различное отношение к искусству. Для Финци художественная коллекция была средством укрепления положения в обществе. Отец неизменно торжествовал, если ему удавалось купить картину подешевле, а Финци очень радовался, заплатив втридорога. Вот такие они были разные.
— А эта картина зачем ему понадобилась?
— Потому что однажды он опозорился, не сумев сменить шину в автомобиле.
— Не понял.
— Отец рассказал мне эту историю, когда украли картину. Дело было так: не знаю, кто первый услышал о ее продаже, но вскоре они оба устремились в галерею. Отец примчался первым, поскольку «роллс-ройс» Финци проколол шину, и тот, бедный, не знал, как сменить колесо. Полмили ему пришлось идти пешком, и к тому времени, когда он прибыл в галерею, запыхавшийся и, как всегда, возбужденный, отец уже купил картину по дешевке. Через несколько дней об этом знал весь Рим, а Финци смертельно обиделся.
— В каком году это случилось? — спросил Аргайл. — В сороковом?
— Думаю, в тридцать девятом.
— Уверены, что не позже?
