– Но ведь и это не про тебя… – с грустью пробормотал опер.
Неожиданно по деревьям полоснул луч света, затрепетали синие огни, и где-то рядом завыла сирена.
Михеева затравленно огляделась.
– Брось пистолет, Таня! – изменившимся голосом приказал Блатов. – Я лично оформлю тебе явку с повинной.
– Вставай! – рявкнула она.
– Что?
– Быстро встал, мент!
Оперативник оперся локтем о землю, морщась от боли, и медленно поднялся. Только сейчас она заметила в его руке револьвер.
– Ты… – Михеева вдруг опустила оружие. – Знаешь, чем мне нравятся наганы? – В ее глазах мелькнул злой огонек. Она мгновенно вскинула руки и нажала на курок…
– Почему вы позволили ему вернуться в дом? – грозно спросил пожарного мужчина в погонах майора.
– Я предупреждал… – развел руками тот. – Я говорил: сейчас рухнут перекрытия… А этот, ну, который в «афганке», не послушал.
– Не послушал! – передразнил майор и ткнул пальцем в затихающее под бешеными струями воды пожарище. – Теперь всем конец! И этому храбрецу, и двум нашим сотрудникам в придачу.
– Эта баба ему сказала, что там кто-то остался, – оправдывался спасатель. – И этот тип ринулся обратно в дом. – Он почесал нос и обнадеживающе добавил: – Наши ребята – парни ушлые! Все будет хорошо, товарищ майор.
– Да пошел ты! – огрызнулся тот и направился к машинам.
– Ну что? – спросил его круглолицый милиционер в каске и бронежилете. – У вас-то все в норме?
– Какое там! – безнадежно отмахнулся майор. – Похоже, поджог… И три трупа. А может, и все четыре, если в доме действительно кто-то оставался. – Он потянулся прикурить. – А у вас?
– У нас полный набор для повешения, – хмыкнул милиционер, чиркая зажигалкой. – Пожар, стрельба… Не удивлюсь, если еще парочку трупов найдем. Сейчас ребята прочесывают ближайший лес…
Блатов успел выстрелить первым…
Он словно на замедленной кинопленке увидел, как вздулось на светлом джемпере безобразное черное пятно, как взметнулся вверх кусок окровавленной плоти, как, удивленно и беспомощно вскинув скованные руки, Михеева полетела назад, ломая спиной сухие ветви. А еще он запомнил ее глаза. В них ярким и очевидно поздним прозрением застыл ответ на вопрос: «Она погибла?..»
Застыл навсегда.
Оперативник тяжело опустился на землю и вытер рукавом мокрое лицо.
– Дерьмо… – сказал он тихо. – И жизнь – дерьмо, и работа – дерьмо, и я сам – полное дерьмо. – И горько сплюнул: – Немолодой, небогатый и совсем некрасивый…
По стволам сосен прыгали лучи. Люди с фонариками, громко ругаясь, продирались сквозь заросли ежевики. Блатов вздохнул и положил рядом с собой на землю револьвер. Тот самый, что не выбрасывает гильзы.
– Смотрите! – Пожарный со всех ног кинулся к дому. – Я же говорил! Я говорил, товарищ майор, что все будет хорошо!
Офицер выбросил недокуренную сигарету и поспешил за ним.
В дымящемся окне материнской спальни показались две фигуры в защитных костюмах. Спасатели аккуратно опустили на землю два бездыханных тела: одно – туго перетянутое широкой, местами расплавленной лентой, другое – в обгоревшей полевой форме спецназовца.
26
– Это в который раз уже? – поинтересовалась Робаровская. – В четвертый? Или четвертый был в Кандагаре? Я что-то сбилась со счета.
Она была в своем обычном черном костюме, только теперь вместо блузки с жабо из-за ворота выглядывала изящная серая водолазка.
Скачков усмехнулся:
– Разве это главное, Илона? Я же сказал вам: Господь отводит смерть, когда хочет что-то сказать. Хочет, чтобы мы научились слышать небо.
На нем хорошо смотрелся голубой облегающий свитер, подчеркивающий цвет глаз и достоинства фигуры. На лице остались следы от ожогов – один из шрамов пролег прямо над веком, и в этом месте у Романа больше не было брови.
– Живучий, гад, – согласился с женщиной Блатов. – Как говорится, ни огонь его не берет, ни пуля, ни злые языки.
Рыжий опер, как именинник, восседал за столом на хозяйском месте и накладывал себе левой рукой в тарелку маслины. Правая покоилась на груди – забинтованная и зафиксированная повязкой.
– Сегодня такой торжественный вечер! – Ульяна Юрьевна заметно волновалась. – Мы собрались, как самые близкие люди, за этим скромным ужином, чтобы… – Она поднесла к глазам платок. – Чтобы поздравить… То есть раскрыть…
– Ну, хватит, ма! – перебил ее Максим. – Вечно ты пускаешь слезу по делу и без дела.
Он выглядел мрачным и немногословным. Врачи только неделю назад разрешили снять бинты, и теперь Танкован привыкал к жизни без волос и с уродливыми, покрытыми безобразными язвами руками.
– Зачем перебиваешь мать? – нахмурился Семен Романович. – Понятное дело, она волнуется. А как иначе? Не каждый вечер, можно сказать, с сыном расстаемся!
– Да ничего не расстаетесь, – буркнул Максим. – Буду приезжать, навещать…
– На белом лимузине, – вставил Блатов.
– На нем, – раздраженно кивнул Танкован.
Даже после всей этой истории, которой минул уже месяц, где рыжий показал себя настоящим героем, он его недолюбливал. Тупой, закомплексованный мент, выскочка и наглец, Блатов умудрился втереться в доверие к родным и близким Максима, стать чуть ли не членом семьи!
Антошка сидел на коленях у матери и изредка бросал на Танкована осторожные взгляды. Ему недавно объяснили, что этот лысый дядя с некрасивыми руками – его папа и что в принципе он может попросить у него новый велосипед. Предложение выглядело заманчивым, но мальчуган никак не мог решиться на эту просьбу.
Маргарита время от времени убирала руки сынишки от пирожных, выложенных на широком фарфоровом блюде, и делала на ухо замечания. Она, кажется, еще более похорошела с того страшного вечера, только немного осунулась и в глазах появилась щемящая тоска. Они с сыном менее всех пострадали в том ужасном пожаре – отравились продуктами горения – это сущий пустяк по сравнению с тем, что могло произойти.
Маргарита помешивала ложечкой в розетке салат и все никак не решалась притронуться к пище – совершенно не было аппетита. Она иногда бросала на Скачкова пытливые взгляды и сама дивилась оттого, что не видит в нем Антиоха.
– Риточка, почему ты не ешь? – мигом заметила Ульяна Юрьевна. – Не нравится?
– Что вы! – Маргарита смутилась. – Очень нравится. Я уже ем. – И она поднесла, наконец, ложку ко рту.
Родители Максима дали ей кров. Она жила теперь здесь, в УЮТе, с Антошкой и сама не знала – в каком качестве.
– Мне пришлось перенести командировку на месяц, – напомнил Глузкер. – А дело между тем не терпит отлагательств.
Господин с лошадиным лицом был одет в дорогой двубортный костюм с безукоризненно подобранным галстуком. Он наложил полную тарелку тушеных овощей и теперь, вероятно, считал, что пожадничал. Гурману не понравилось блюдо.
– Да! – спохватилась Ульяна Юрьевна и повернулась к сыну: – Позволь тебе представить господина
