Том 6. Дураки на периферии

президент верит так, а не иначе: Ной — американец!

Цадик. И я также верю! Ну маленький дайте кусочек! Один маленький: больше не надо, будет уже много!

Секерва. Идите и слушайте! Не раздражайте наше руководство!

Цадик. Тогда парчу подарите. Парчу с ковчега!

Конгрессмен. Парчу можно. Пусть берет, и у них государство.

Шоп. После конгресса только… После конгресса пусть сдернет с ковчега.

Цадик. Я сдерну! Парчу я сдерну!

Климент (возглашает с ящика-трибуны). Гирги-горги- георгиорум!

Шоп. Хочется мне чего-то!.. Полигнойс!

Полигнойс. Шеф! Я вас слушаю!

Шоп. Полигнойс! Закажите для меня телеграфом фирме «Зигфрид» вечерние полуботинки типа «альфа» уфиолевого оттенка, вне сорта и стандарта, мой номер сорок два.

Полигнойс. Я исполню, шеф.

Шоп. Легче стало!

Полигнойс. Я все исполню. (Про себя). Хорошо, что будет война. Пусть поразят нас большевики. (Уходив к радиопередатчику).

Сукегава (с ящика-трибуны). Я православный священник святой церкви… Я верю в бога как русский человек. Русский человек говорит: тело у него большевистское, а дух у него божий. Он говорит: не надо ему тела, пусть умрет на войне, а надо ему один дух божий, больше ничего ему не надо!..

Брат (к японцу Сукегаве). Слушай — ты чей? Ты откуда?

Сукегава. Мы японский православный священник токийской епархии. А вы?

Брат. А мы — брат Божий. Сходи прочь!

Сукегава. Не буду сходить!

Брат. Врешь — сейчас сойдешь!

Сукегава (к ближним, слушавшим его). Как мне быть?

Конгрессмен. Брат Господень авторитетней вас — уйдите!

Сукегава исчезает с трибуны.

Супруга Чан Кай-ши (появляясь на трибуне). Человечество! Я к тебе обращаюсь, человечество! Вели отдать моему супругу Китай! Его у нас взяли неправильно, мы думали — так не может быть! Отдайте Китай моему супругу, а мы его больше никому не отдадим!

Конгрессмен. Ладно! Пожалуйте, Леон Этт!

Этт (с трибуны). Господа! Я хочу возвестить вам: что будет завтра с миром и людьми…

Голоса: Что же? Ну говори! Пожалуйста, скажите нам! Отчего раньше не говорил?

Этт. Господа! Завтра будет война. Большевики нападут на нас!

Герцогиня Винчестерская. А где мы тогда будем?

Этт. Герцогиня! Мы будем там же, где бывает мясо, пожранное псом, где сейчас находится мясо, скушанное вами вчера.

Герцогиня Винчестерская. В желудке? Пса?

Этт. Дальше, герцогиня, после желудка!

Герцогиня Винчестерская. Не понимаю. Где дальше, где после?

Этт. Простите, герцогиня… Итак, господа, завтра, возможно ранее полудня или позже него, начнется мировая война.

Тевно. Старо, глупо, господин профессор! Завтра — значит никогда.

Конгрессмен. Глупо! Прошу вас, мистер Уинстон!

Черчилль (появляется на ящике-трибуне; Этт исчезает). Правильно, мадам Тевно: завтра — значит никогда; война теперь начаться не может, она уже началась… Леди и джентльмены, господа! Все мы — дети единого небесного бога-отца, — да святится имя его! — но непослушные дети. Бог дал нам в руки атомную силу, сказав этим: приведите жизнь на земле в порядок, — а мы не послушались его!..

Климент (ставши на ящик рядом с Черчиллем, провозглашает в подтверждение). Энтимпаторум-гвак!

Черчилль. Бог указал нам на блоху как на смертоносного солдата, — и мы опять не послушались его…

Климент. Энтимпаторум-гвак!

Черчилль. Ныне бог в третий раз обратился к нам с прямым своим словом. Дав нам открыть сокровенную тайну святой древности — Ноев ковчег, — Бог явственно говорит: спасайтесь немедля, спасайте тех, кто должен быть спасен, а врагов утопите в бездне…

Климент. Энтимпаторум-гвак!

Черчилль. Гибель миру, если мы не услышим последнего слова божия!

Климент. Энтимпаторум!

Черчилль. Война начнется не завтра и не сегодня, а раньше: она началась вчера! Большевики нас бьют!

Герцогиня Винчестерская. Так что же нам делать, Уинстон! Чего вы медлите? У вас есть атом, блоха и ковчег, — и с нами еще бог! Достаточно! Чего вы боитесь?

Голоса. Так что же нам делать? Боже, спаси нас!

Климент. Энтимпаторум!

Черчилль. Я вас спасу!

Шоп. Пусть лучше бог!

Конгрессмен. Или мы — Америка!

Секерва. Лучше мы — Америка!

Черчилль. Не сумеете… Большевиков надо уничтожить трижды, чтобы они погибли один раз. Я знаю, как это делать. Я знаю большевиков, я научился у них отваге, а ненависть у нас своя. Нет лучшей жизни, как их смерть, их горе, их кровь, последний возглас их потомков! Боже, дай нам их теплые трупы! Боже, бей их!

Черчилль зашелся в крике; искусственная челюсть вылетела у него изо рта; находившаяся поодаль Ева увидела упавшую возле нее челюсть, подняла ее, оглядела, подержала и равнодушно забросила в горную пропасть.

Климент. Гвак-гвак-энтимпаторум!

Черчилль (шипит беззубым ртом). Восславим бога перед битвой! Объединимся вокруг святыни!

Конгрессмен. Ура!

Делегаты конгресса берутся за руки и идут хороводом вкруг останков ковчега; одна Ева занимается камешками в стороне, и Полигнойс сидит один у радиоаппарата.

Герцогиня Винчестерская (к нунцию Клименту). Святой отец, разрешите приложиться к святыне.

Климент (с разрешающим жестом). Энтимпаторум!

Конгрессмен. Это можно. Снимите покрывало!

Цадик. Это я! Я сдерну!

Он сдергивает парчу; под парчой горка голых камней. Цадик быстро сворачивает парчу в трубку и берет ее себе под мышку.

Конгрессмен. А где ж ковчег? Где святые останки?