расчет увозит пулемет (он на санках), меняя позицию; на другой позиции — пулемет установлен за елью; у пулемета расчет и Алексей Иванов.
Вдали — по снежной дороге мчатся грузовики с немцами, снег метет из-под колес грузовиков и гусениц транспортеров. И дает один продолжительный свисток — струя огня бьет из пулемета, и еще видны две-три струи долгих очередей из других наших пулеметов; бьет наша артиллерия через голову Иванова и его пулеметчиков; горят две машины противника немцы бегут по снегу в свете своих горящих машин;
Иванов снова дает сигнал свистком — и три наших пулемета снова работают огнем.
Разрыв снаряда на экране — нет ели, изувеченный пулемет молчит; из расчета подымается один боец и подходит к лежащему ничком Иванову. Красноармеец шевелит Иванова; Иванов беспомощным движением руки пытается передать пулеметчику свисток, привязанный цепочкой в глубине одежды. Боец дает сигнал — свистом, вложив два пальца в рот — в ответ на эту команду лишь два наших пулемета открывают огонь.
Хромающая санитарка ведет по глубокому снегу Иванова, у Иванова перевязана голова; повязка темнеет кровью, Иванов слаб;
Иванов садится в снег и говорит санитарке:
— Ступай, дочка, одна, а то пропадешь. Я отдохну, потом приду.
— Нет, — говорит санитарка и садится в снег рядом с Ивановым. — Нога перестанет болеть, я тебя тогда понесу.
Иванов всматривается в санитарку почти бессознательными глазами:
— Покажи, что у тебя.
Санитарка снимает валенок; у нее перевязка на ноге под коленной чашечкой. По звукам — слышен близкий бой.
Иванов. Болит?
Санитарка. Я стерплю. Отдыхай, потом я тебя понесу. Ты только не усни здесь… Ты живи!
Иванов. Одевай валенок! Пойдем!
Санитарка. Сейчас! (С трудом одевает валенок, подымается и сейчас же садится обратно в снег). Я сейчас! Там у меня осколок, он ворочается…
Иванов встает, берет санитарку под мышки, поднимает ее — она обхватывает ему шею руками, а Иванов устраивает ее у себя за спиной. И он несет ее по снежной целине, как носят детей, усадив позади за спиной.
Иванов (спрашивая санитарку). Как нога — хуже или лучше? Санитарка. Теперь болит мало, совсем мало. Скоро я тебя понесу.
Иванов просветляется лицом от улыбки.
Слышен звук приближающегося, низко мчащегося самолета.
Санитарка. Самолет!
Иванов терпеливо, как машина продолжает нести санитарку. Свист пуль от пулеметных очередей самолета.
Иванов и санитарка падают сраженные.
Тьма за окном комнаты рабочего жилища. На подоконнике стоит прежняя плошка с комнатным засохшим цветком. Ольга поднимает плошку к своему лицу.
Ольга. Что же ты молчишь, и ничего мне не скажешь?.. Ничего мы не знаем с тобой!
Снежное поле. Едут сани, на них два красноармейца-санитара. Сани останавливаются.
В снегу лежат Иванов и рядом с ним санитарка. К ним подходит один санитар-красноармеец, что ехал на санях.
Санитар-красноармеец (зовя другого). давай сюда, Фома!
Красноармеец осматривает Иванова и санитарку, пробует пульс Иванова и пульс санитарки.
Красноармеец. Один еще теплый, а другая совсем остыла… Подворачивай сюда, Фома!
Палата в армейском госпитале.
На одной кровати лежит еле живой Иванов с закрытыми глазами.
К нему подходит сестра.
Иванов (открывает глаза и спрашивает сестру). Что такое сегодня, какое число и год?
Сестра. Сегодня четырнадцатое декабря, а год старый еще идет — сорок первый. Как ваше самочувствие?
Иванов. У меня нет самочувствия, я без памяти был. давно я у вас?
Сестра. Недавно, месяц всего. Может быть, вы хотите письмо семье написать? Я вам помогу.
Иванов. Не надо. Чего писать? Если не умру — тогда напишу. А сейчас напишешь, что живой, а завтра умрешь — семья сначала понадеется, а потом что с ней будет! Жена от горя умрет… Пусть уж лучше привыкают, что меня нет, — на всякий случай.
Сестра. Что вы говорите, родной! Разве можно так думать?
Иванов. Я знаю, что я плох. Выздоровлю, тогда напишу из части. А где та девушка-санитарка, которую я нес, у нее нога была подранена?..
Сестра. Она скончалась, у нее полостное ранение и перебит позвоночник.
Молчание.
Иванов. А все боялась, что я засну в снегу и все хотела нести меня на своих тонких ручках… А теперь сама уснула, моя добрая дочка.
Сестра. Не волнуйтесь… Вы скоро поправитесь, вам опять будет хорошо.
Иванов. Я поправлюсь, чтобы опять воевать, а хорошо жить, хорошо жить мне не нужно, я не хочу… Я буду жить с Олей и детьми на берегу озера. (У Иванова закрываются глаза и остаются полуоткрытыми, у него начинается бред). дом на берегу озера, я буду там жить, в доме растет трава, вы не рвите ее…
Сестра склоняется к голове Иванова, оправляет ему подушку и гладит ему лоб.
Ольга сидит у окна пустой дощатой комнаты — в прежнем положении. На подоконнике цветок. Ольга трогает рукой сухие стебли цветка.
Ольга. Как бы я хотела быть сейчас возле него — хоть недолго, хоть дотронуться только до его руки, до его лица… Что с ним сейчас, живой он или мертвый?.. Может быть, один холодный ветер касается его лица!
Ольга встает, полная ужаснувшего ее воображение образа мертвого мужа. Раздается протяжный гудок электростанции, и с краткими паузами он повторяется несколько раз. Ольга в тревоге прислушивается и выходит из жилища.
Дорога из поселка к электростанции. Слышен напряженный гул работающих котлов и турбогенераторов. По дороге идут люди, в полусумраке видны их силуэты — человек пять-шесть, все женщины, закутанные в шали и платки. Еще раз звучит протяжный, прерывающийся гудок электростанции.
На дорогу выходит Ольга. Она спрашивает у одной женщины, — Софьи Ивановны, — идущей к станции: — Отчего гудит гудок? На фронте что-нибудь случилось?
Софья Ивановна. А ты откуда сама-то? Только приехала, что ль?
Ольга. Приехала… А что случилось?
Софья Ивановна. Если все будем только ездить взад-назад, да без дела мотаться, так оно всякое может случиться…
Ольга идет рядом с женщиной.
Ольга. Чего вы сердитесь, я только из вагона вышла…
Софья Ивановна. А мужика-то при вещах, что ль, оставила? Где он у тебя, чего одна ходишь?
Ольга. А твой где — на печке лежит или в колхозе дояркой служит?
