Никлас подошел к Выдре, на ходу выписывая дурацкие коленца, клоун неуемный. Выдра остановил его, налил полный стакан вина, взял свежую, теплую маисовую лепешку и положил на нее кусок белого овечьего сыра.
– Открой рот. Пей.
Никлас не сопротивлялся – наоборот, обрадовался, что пришло время промочить горло и кинуть в желудок что-нибудь съедобное. Выдра влил в его рот весь стакан – Никлас едва успевал глотать и вино красными струйками стекало по его подбородку. Откровенно говоря, обряд не предполагал, что авогадо должен поить участников из собственных рук – Выдра позаимствовал эту деталь из эфиопского ресторана. Но он решил, что так будет надежнее: никто выйдет из-под его контроля и не избежит своей участи.
Выдра запихнул в пасть Никласа лепешку с сыром, развернул его спиной и отвесил легкого напутственного шлепка – иди, пляши дальше. Подозвал к себе девушку по имени Саша. Влил в Сашу, несмотря на сопротивление, положенный стакан, похлопал ее по спине, когда она закашлялась, и отпустил с миром, вручив лепешку и сыр. Следующая девица, именем Надин, оказалась бабенкой не промах, стакан опрокинула залихватски, потом, на добавку, одарила Выдру сладчайшим поцелуем взасос и спросила нежным шепотом на ушко – не желает ли миленький шаманчик пообщаться потеснее? Выдра промычал в ответ что- то неразборчивое, что, мол, некогда, шоу в опасности, хотя возжелал, конечно, еще как возжелал… Для успокоения Выдра хлопнул стакан сам, закусил, и почувствовал, что краски мира стали ярче, запахи тоньше и приятнее, а лица присутствующих – милее и красивее. Он услышал, как духи мертвых проснулись, разбуженные началом церемонии, зашарили голодными незрячими глазами в поисках еды… мертвым предстояло подождать, их время еще не пришло.
Далее Выдра успешно справился с поением-кормлением Марко и Исабель – третьей девушки, потом с упоением танцевал и играл на дудочке еще двадцать минут. Затем все по очереди пропустили по второму стаканчику – с немалым энтузиазмом, даже девушка Саша не сопротивлялась. Выдра поскреб в затылке, подумал чуть-чуть, и решил, что стоит пропустить по третьему прямо сейчас, и немедля приступать к общению с ачачилас, пока он не забыл, как это делается.
Он мог бы полюбить людей, этих компадрес[17] , танцующих с ним и забывших об обычной спеси гринго, и подружиться с ними, и уговорить их уйти продолжать развлекаться куда-нибудь далеко вниз, к самой поверхности Ганимеда, и напоить их в хлам, и незаметно исчезнуть, раствориться, чтобы не участвовать в постыдном убийстве бывших сапиенсов с планеты Новые Анды…
Он не стал бы делать такого ни в коем случае. Потому что Никлас предупредил его честно: это прямолинейная попытка самоубийства. По периметру крыши стояли два кольца охранников – они не дали бы пройти Выдре в любом случае, в каком пьяно-благодушном состоянии не были бы его компадрес. И еще: Выдре нужно было попасть на Землю, прямо на остров Унисина. Работа ждала его именно там. Может быть, эта работа – последняя в его жизни, но ее нужно сделать.
И поэтому Выдра вмазал еще стакан вина – все же не боливийского, а аргентинского, слишком сухого, но в целом оказавшегося неплохим, и еще по стакану накатили его компадрес, и после этого Выдра решил, что готов попросить у ачачилас все, что хочет попросить.
Он запел, и снова в затхлом воздухе Эль-Параисо зазвучали слова на звонком языке Анд:
Выдра махнул рукой, и все остальные запели вместе с ним припев, вглядываясь в бумажки, на которых Томас написал слова четким элиминаторским почерком:
Пятеро грингос не понимали, какую бомбу он под них заложил. Они блеяли безропотно, как смирные овцы, подпевали Выдре, не придавая ни малейшего значения словам чужого языка, принося себя в жертву мертвым. Впрочем, им ничего не угрожало. Они не будут подставлять свои рыхлые нетренированные тела деградантам – чаша сия предназначена Выдре. Он изопьет чашу до дна, и вылижет горчайший осадок, и при том останется самим собой, до последней секунды – если получится.
Но если не верить, что получится – зачем тогда жить?
Выдра пропел еще пять куплетов, в которых просто, но обстоятельно излагалась суть того, что он просил у Ачачилас. Томас был из тех, кто знает, и был уверен, что духи поймут его. Он пропел куплеты пять раз, и пять раз грингос повторили припев, закрепляя весомость его пожеланий.
Выдра не держал зла на девушек, он отвел им роль смиренных рабынь, они играли свою роль, ничего не зная, и потому заслуживали прощения и успокоения. Два клоуна, Никлас и Марко, не могли быть прощены без условий, потому что с потрохами принадлежали к бесчестной телекомпании «Солар Тревел ТВ», нарушающей Земной Кодекс, и, хотя Выдра в последний час стал относиться к ним несколько лучше, они не могли не пострадать, хотя бы в виде отдачи, исходящей от гибели шоу «Битва деградантов». И, конечно, главным злом была сама телекомпания, и сотни людей, работающих в ней и прикрывающих ее бесчестную деятельность. Телекомпания должна получить не просто удар, а нож в селезенку – то, что кажется в первые секунды острым порезом, неприятным недоразумением, но в ближайшие часы приводит к смертельному исходу.
В плане Выдры было только одно откровенно слабое место – сам Выдра. Он понятия не имел, вытянет ли ношу, взваленную на самого себя. Но именно об этом он старался не думать – просто проживал очередной момент своей жизни, шагал ногами по призрачным ступенькам, возникающим из пустоты.
Выдра доиграл мотив на флейте, закончил его протяжным, унылым, замогильным звуком, вибрируя нижней губой и неплотно прижав средний палец к третьему отверстию пинкильи. Ачачилас оживились, встрепенулись в своем бесплотном существовании – почувствовали, что их время пришло.
Оно пришло – на самом деле.
– Всем молчать! – крикнул Выдра. Над крышей небоскреба нависла напряженная тишина. Веселье остановилось, церемония перетекла в новую, более серьезную, трагическую фазу, и это почувствовали все, даже охранники, безмолвно наблюдающие со стороны.
Выдра, пошатываясь от вина, не на шутку ударившего в голову, добрел до ягненка и поднял его левой рукой за задние ноги. Ягненок заблеял в последний раз, пустил горячую струйку мочи – она протекла под рукавом по предплечью Выдры, по всей руке его, добралась до груди и последними каплями стекла на живот. Да, этому юному баранчику не вызреть до совершеннолетия, не осеменить самок, не дожить до
