– Ты еще и заикаешься?! Ну просто кошмар. Ты ведь неагрессивный, да?
– Д-да…
– Бедненький. Мне тебя очень жалко. А знаешь, кто сделал тебя таким барашком?
– Нет.
– Я расскажу тебе. Как-то я слышал рассказ про одного гада, который изобрел вирус – такую нехорошую маленькую козявочку, которая внедрялась в человеческие гены. И после этого человек становился внушаемым, как кролик, которого гипнотизирует удав. Такому человеку можно было приказать все что угодно – например, быть смирным и ласковым. Или наоборот – убивать всех, на кого хозяин покажет пальцем. Этот вирус ввели всем жителям одной очень большой страны. Их обманули сказкой про страшную Чуму и все они подставили шейки под шприц. Здорово, правда?
Микробиолог молчал. Но он перестал трястись и всхлипывать. Теперь он осторожно рассматривал Краева через щелочки между пальцами, которые все еще прижимал к лицу.
– А знаешь, как звали этого гада, который из+
ЭПИЛОГ
НЕАПОЛЬ. 2008 ГОД. СЕНТЯБРЬ
Рихард Шрайнер сидел в шезлонге, на балконе, положив ноги на ограду из розового мрамора. До моря было достаточно далеко – около километра, но шикарная гостиница, в которой остановился Шрайнер, находилась на горе и он хорошо мог видеть город, спускающийся к морю светлыми ровными террасами. Он сидел, курил и лениво рассматривал сооружения порта, уменьшенные расстоянием до размера кукольных домиков, провожал взглядом аккуратные игрушечные кораблики, проплывающие между его расставленных ног – тонких и волосатых.
Шрайнер выбрался за пределы немецкого города Франкфурта в первый раз за два месяца, прошедшие после его возвращения из России.
Три недели назад он разбирал свою почту. Извлек из конверта приглашение на большой семинар педагогов в Италии и уже собирался по привычке выкинуть его в мусорную корзину – так же, как и все прочие регулярно поступающие приглашения. Но что-то помешало ему сделать это.
Италия. Неаполь…
Лиза как-то говорила ему, что из всех городов, в которых она мечтала бы побывать, и конечно никогда не побывает, больше всего мечтает о Неаполе. Краев тогда полночи рассказывал ей об этом чудесном городе, в котором он был два раза, и Лиза удивлялась и переспрашивала, и они вместе мечтали, что когда кончится
Краев открыл тогда этот конверт. Ага. 'Всемирный конгресс педагогов – за демократию'. Звучит как-то расплывчато. Пять громких имен – всемирно известные профессора в качестве докладчиков. Это уже конкретнее, это означает: готовь бабки, Шрайнер. А вот и она – окончательная определенность: 'Если Вы хотите принять участие в нашем Конгрессе, убедительно просим Вас перечислить в фонд такой-то десять тысяч 'евро' на счет сякой-то'.
Десять штук 'евро' за пятидневный конгресс… Это уже смахивало на нечто приличное. Престижная гостиница, фуршеты по вечерам, шампанское, успешные разговоры с длинноногими девицами у бассейна, поездка к Везувию, фотографии в обнимку с пьяными знаменитостями… Десять тыщ 'евро'. Господи, какие копейки! Знали бы эти знаменитости, сколько стоит в пересчете на их долбаные 'евро' бутылка водки 'Кристалл' в Москве, в забегаловке под названием 'Алкогольная Зона'…
– Герда, – сказал тогда Шрайнер. – Я съезжу на пять дней в Неаполь. Мне нужно проветриться.
– Очень хорошо! – Герда обрадовалась. Она, похоже, уже начала бояться, что после России и больницы, последовавшей за Россией, Рихард так никогда и не вылезет из своего прокуренного кабинета. – Поезжай, Рихард. Что там такое?
– Какой-то умопомрачительно помпезный конгресс педагогов. 'Всемирная тусовка каких-то педиков за какую-то там херню'. Вступительный взнос – десять тысяч. Обещают лекцию самого Фредериксона.
– Меня ты, конечно, не возьмешь?
– Нет. Извини.
Ему было с кем ехать в Неаполь. Он приехал туда с Лизой. С маленьким Лисенком. Правда, Лиза не присутствовала при этом лично – не знала, что ей выпало такое счастье – попасть-таки в Неаполь, бродить по его старым улицам и выслушивать рассказы Краева-Шрайнера об итальянской архитектуре вперемешку с объяснениями в любви. Краев вообще не знал, жива ли его Лизка. Он просто носил ее в себе – в своем сердце, в своем уме – раздваивающемся то ли от паранойи, то ли от тоски. Он носил Лизу в себе, разговаривал с ней, гулял с ней часами, или просто сидел рядом с ней, держа ее за тонкие теплые пальчики. Она была его тайной, о которой не знала даже знающая все в этом мире Герда. Лиза была тем, из-за чего он до сих пор цеплялся за жизнь на этом свете. Она была единственным, за что стоило цепляться. Он все еще надеялся получить от нее сообщение.
Краев кинул окурок в пепельницу, стоящую на полу, легко встал и пошел к столику, на котором лежал фолдер и сегодняшние газеты. Правое колено работало превосходно – мягко, безболезненно, без малейшего скрипа. Чистое удовольствие! Только заметный багровый шрам выше коленной чашечки напоминал о хирургическом вмешательстве. Николай Краев расстался со своим старым и больным коленным суставом. Теперь тот лежал где-то на свалке, спрессованный автоматом в компактный брикет вместе с другим мусором. Краев купил себе новый сустав – бесшумный, титановый, с силиконовыми менисками, с нулевым трением, с пятидесятилетней гарантией. Сустав был шведского производства – российская медицинская технология давала гарантию на целых сто лет, но Шрайнер побаивался теперь товаров из Сверхдержавы. Ему казалось, что в любую российскую чепуховину, даже в коробку спичек, вмонтированы маленькие маячки, испускающие радиоволны определенной частоты. Да и к чему нужны эти сто лет гарантии? Уже ни к чему…
Шрайнер хапнул газеты со стола, сделал большой глоток ледяного мартини с водкой, поставил стакан обратно и плюхнулся обратно в шезлонг.
