окрестные леса.
Минут через двадцать-тридцать была дома. Костя не спал, сидел у телефона. Подошла к нему, положила руки на плечи.
— Я здесь. Слава Богу!..
Коротко рассказала, что с ней приключилось.
Мелко и противно дрожали руки, — точно кур воровала, — а в ушах отдаленно и назойливо ревел «раненый зверь». Костя по окончании ее рассказа посуровел, заметно побледнел. Бросил только:
— Извини.
И стал звонить. Говорил кому-то:
— В избе лесника грузины. Три человека. Двое ранены. Выезжайте!
И снова, сказав Анюте «извини», бросился к двери. Через минуту он уже выезжал со двора.
Анна смотрела на руки: необычную бледность замечала на них, дрожание продолжалось.
Пошла на второй этаж, бросилась на диван, разрыдалась. И почти билась в истерике. Потеря контроля над собой, телесная слабость пугали ее, но в то же время она слышала, как из глубин ее существа истекают напряжение, муки, терзавшие ее с той страшной минуты, когда кавказцы захватили ее автомобиль. «Чего же я плачу, дурочка», — говорила себе, снова представляя момент, когда она сунула второй конец провода в розетку. Оживали картины паники кавказцев: оглушенные неземным ревом корабельного голоса, они в беспамятстве валились из окна и, покалеченные, метались у стены, не зная, что происходит и куда податься. Им, видно, мерещилась армада милицейских машин, окруживших их и включивших какие-то дьявольские сигналы.
А корабельный голос все оглушал и оглушал… «Неужели и сейчас ревет?» — подумала Анюта. И ей стало смешно и жалко грузин, над которыми она сыграла такую злую шутку.
Пригрелась Анюта под дедушкиной лисьей шубой, подаренной ему еще отцом, уснула. И проспала до вечера. А когда проснулась, первой ее мыслью было: «Где Костя?..»
Спустилась вниз, — здесь ожидала ее учительница английского языка. Было уже поздно, и Анна ее отпустила. Дедушка возился в саду, Полины не было. Анюта приготовила себе чай, сидела у окна, наблюдала за дедом. С тех пор, как ему стали регулярно делать массаж, боли в спине отошли, и он по целым дням пропадал в саду и огороде.
Анюта тоже вышла во двор, осмотрела машину. Как она любила свой автомобиль! И, слава Богу, он был в полной исправности и, казалось, ждал новых приключений.
Костя вернулся в одиннадцатом часу. Довольный, счастливый, сказал Анне:
— Твоих обидчиков взяли. Всех троих. У одного сломана нога и сотрясение мозга, другой при падении ударился головой о забор, выбил глаз. Третий, почти мальчик, чуть не умер от твоей «музыки», все штаны перепачкал. Это — последние бойцы тариэловской банды.
Наблюдая за собой со стороны, фиксируя свою речь, интонации, настроение, Анюта замечала перемены, произошедшие с ее психикой после эпизода с кавказцами. Внешне оставалась тою же, — и даже, как она боялась, седых волос не появилось, и руки перестали дрожать на другой же день, но внутри что-то оборвалось. Улетучилось облачко, соединявшее ее с детством, возле сердца поселилась тяжесть. И улыбка стала другой, — в ней теперь проглядывала легкая грусть и забота.
Никогда так много и упорно не работала. По живым следам писала главу, которую условно назвала «Аленка-заложница», назвала так, чтобы лучше представлять все подробности эпизода и не сбиться на фантазии, а писать все так, как с ней и происходило.
Анна и всегда была реалистом, держалась поближе к жизни, выводила людей, похожих на тех, которые встречались ей, которых она хорошо знала и понимала, и природу изображала донскую — ту, что видела каждый день, — и сама растворялась в ней. Теперь же еще и еще раз убеждалась в правильности своего творческого метода: все частности и детали выходили у нее как живые. И Толстой говорил о «гениальности в деталях», и Чехов пуще огня боялся в своих творениях общих мест, штампов, риторики.
Много и радостно трудилась Анюта в эти дни, и новая ее рукопись подвигалась быстро.
Звонил Костя, рассказывал, что устроил в кооперативном издательстве повесть, ищет художника, но пока еще повесть не прочитали и ничего определенного не говорят.
Вечерами штудировала английский. Читала Диккенса в оригинале. И после занятий старалась удержать преподавательницу, катала ее на автомобиле, охотно болтала с ней на английском.
Дедушка души не чаял в Аннушке. Говорил:
— Внученька моя, — умница! На чужом языке лопочешь, будто и сама не русская. И похорошела тут у нас, одежку модную справила, и все к лицу тебе, — на тельавивзоре бы тебя показывать.
Дедушка Василий хоть и остался сразу же после войны в городе на Неве, который защищал от немцев, — кончил институт, был крупным инженером, — но манера говорить у него сохранилась донская. А к старости он все больше применял обороты первородной, станичной речи, и как его ни поправлял племянник Костя, телевизор он упорно обругивал словом «тельавивзор» и много других забытых в городе русских деревенских слов запускал в свои речения. Анюта любила с ним беседовать, жадно внимала мудрой неторопливости его рассказа. И часто обнимала деда, ласкаясь к нему.
«Унылая пора…»
Уж сентябрь перевалил на вторую половину. Дожди хоть были и не часты, и не долги, но черные тучи по вечерам ползли и ползли со стороны северо-запада и поздним вечером, а то и ночью проливались пока еще робким, неутомительным дождем.
На западную сторону выходили и окна Анны: внизу, в комнате бабушки, и наверху, в кабинете деда. Здесь она наблюдала закаты, одни закаты, — восходов не видела. И это каждодневное расставание с солнцем было грустным и вдохновляющим. Ей казалось, что она видит те самые «воробьиные шаги», на которые каждый вечер убывает день, а потом, когда минет 22 декабря — зимнее солнцестояние, на те же «воробьиные шаги» день станет прибывать.
Солнцеворот времени, незримый, но до боли ощутимый бег жизни. «Увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым…», — повторяла Есенина, его она и еще Марину Цветаеву любила нежной и благодарной любовью. Томики стихов этих поэтов привезла и сюда, и лежали они всегда под рукой.
Костя получил какое-то задание, приезжал редко, и это обстоятельство прибавляло печали. Там, в станице, Анюта легче переносила одиночество. Здесь же в отсутствие Кости томилась желанием новой с ним встречи. Прислушивалась к мыслям, тайному голосу души и сердца, спрашивала себя: что же с ней происходит? Любовь отпустила, ушла. И легче становилось: нет занозы, не кровоточит рана. Новая жизнь, сильные впечатления последних дней, и сам город, такой огромный и прекрасный, и Нева, и море, и все, все, что теперь ее окружает, как бы приподнимало ее над прежней жизнью. И над всем прежним, дорогим и близким поднялась фигура Кости. Он как-то незаметно и властно заслонил всех других и, прежде всего, Олега. Костя волновал ее, она хотела его видеть. Но то ли это чувство, которое называется любовью, — вот чего не могла понять Анюта.
Думы, думы… Нет им конца и завершения, одни загадки и сомнения. И часто напевала: «Парней так много холостых, а я люблю женатого…» Если заходила в лес или гуляла в одиночестве, пела эту песню громко, в голос.
Радовал гонорар за книгу. Большие деньги позволили наладить быт: дом содержать, Полине платить, и учительнице английского, и массажисту… Денег уходило много, цены на продукты все ползли и ползли вверх. Думала о людях, страдала от сознания, что жизнь в стране ухудшается, и было неловко тратить много денег. Недавно она покупала скумбрию холодного копчения. Попросила положить четыре самых крупных. Продавщица тщательно подбирала. Анне понравились тушки, и она попросила добавить еще и еще.
Подошедшая старушка спросила, сколько стоит рыбка. Продавец молчала. Анюта назвала цену — сто девяносто семь рублей. Старушка поблагодарила за то, что ей любезно ответили. Покорно потушила интерес в своих синих глазах и пошла прочь. Прочь пошла и Анна, терзаемая болью и стыдом.
Как жить, когда близкие тебе люди так унижены и обездолены?
Но что делать, она не знала. И скорее бежала домой к дедушке. Вот кого она любила все больше и
