С той поры Доктор, найдя наконец для себя подходящую компанию, заделался постоянным и активным участником всевозможных психологических трансперсональных затей. Колесил, испрашивая чуть ли не на коленях отпуск, по всей стране и даже по зарубежью, от алтайских гор до непальского Катманду, от прибалтийских дюн до золотого Суздаля. Денег ему теперь вечно не хватало и на еду, он как-то раз, от безвыходности, затеял разводить гусей на продажу, но начинание сие провалилось с треском. Будучи человеком с полновесным медицинским образованием и довольно отзывчивым душой, общине психологов Доктор пришелся ко двору настолько, что задумался: а не получить ли ему вторую специальность и не убраться ли из деревенской глуши подобру-поздорову, пока вовсе не свихнулся? Дело оставалось за малым — накопить достаточно средств на переезд и первичное обустройство, а там начать творить судьбу свою с чистого листа.
Однако Доктора подвел его собственный энтузиазм. Оздоровительное дыхание, и животворное холлотропное, и связанное медитативное, требовали непременно надзора со стороны знающего и лицензированного лидера группы. Ибо всякое случается: от гипервентиляции легких, от высвобожденных энергий измененного сознания, от эмоциональной неадекватности, впавший в состояние транса человек мог нанести вред своей личности и окружающим, и вообще, со стороны производил порой жуткое и странное впечатление.
Но Доктор решил, что сам себе голова, слава богу, медицинским соображением не обижен, опять же, главную и роковую роль сыграло его вечернее лютое деревенское одиночество. Доктор, на собственный страх и риск, стал проводить дыхательные сеансы самостоятельно, прямо в выделенном для его семейного постоя двухкомнатном флигеле, служебном жилье при поселковой больнице. Отчего по темному времени суток из бревенчатой, крашенной белой известью постройки, по всей окрестности стал разноситься радостный собачий лай, перемежающийся торжествующими завываниями. Иногда мирные, среднерусские просторы оглашались победными, долгими, оргиастическими вскриками совокупляющегося папуаса, от которых волосы вставали дыбом на голове даже у видавших виды леспромхозовских пильщиков.
О поселковой больнице пошла по деревням дурная слава. Но и это было еще терпимо, отчасти сыграло и на руку безответному Доктору. Его стали опасаться, те же медсестры отныне выражали послушание, исподтишка крестясь во след по закоулкам. Ребятишки более не кидались камнями, а обходили за версту, в поселковом магазине Доктора теперь не решались обвешивать, наоборот, отпускали с излишком. Все бы ничего, да только однажды начальник-«засранец» решился на разговор. По ночному времени трезвый, как часовой у Вечного огня, главврач Кумушкин прокрался к флигелю. Во-первых, разбирало любопытство: «а что там такое происходит?», во-вторых, не при народе же выяснять отношения с «чокнутым»? На беду, как раз в этот вечер Доктор наметил для себя провести дыхательный сеанс и к моменту визита «засранца» уже успел впасть в транс. При виде собственного начальства, входящего по- воровски, без стука, в дверь, Доктор, вообразивший себя, раскрепощения ради, собакой Баскервилей, не издав ни единого звука, бросился на взломщика как был, на четвереньках, и прокусил главврачу Кумушкину икру прямо через брезентовую грязную штанину.
На этом жертвенная булгаковская эпопея народного врачевателя получила свое трагическое завершение. Как говорится, на сей раз гиря до полу дошла. Доктора вышибли из больницы в ту же ночь, не дожидаясь хотя бы рассвета, без выходного пособия и положительной характеристики, спасибо, что еще не сдали в психиатрическую. Делать было нечего, Доктор пошел пешком, в город, наобум, по шоссе пятьдесят километров.
Тогда же, наутро, в здании Кировского вокзала, едва живой от усталости, с одним полупустым чемоданишкой и без копейки денег, совершенно не знавший, куда себя девать, Доктор открыл первую попавшуюся на глаза газету и прочитал единственное привлекшее его внимание скромное объявление. Затем продал часы и электрическую бритву жалостливой краснощекой буфетчице, сам же на «собаках» направился в сторону Смоленской области, в город Дорог. Где и устроился безбедно сторожем на кирпичный завод.
— И долго сторожевал-то? — прошептал, затаив дух, Яромир, словно мальчишка-бойскаут, в темной лагерной палатке млеющий от походных рассказов-ужастиков своего бывалого соседа. И украдкой оглянулся на безучастно дремлющего за дальним столом Доктора.
— Всего-то год, м-да! — ответил ему нормальным голосом Костик-Корчмарь, будто бы с осуждением зажевал пухлыми губами. — С Доктором оказия вышла.
— Неужто не справился? — предположил самое логичное Яромир.
— Куда там! Возгордился чрезвычайно! — недобро скривился в ответ бармен. — Из грязи, что называется, да прямо в князи! Из креветок в акулы, из карликов в гоблины! Говорил я, предупреждал. Не цацкайтесь, не нянькайтесь, погубите человека. Разве послушали? Вот у Доктора крышу-то и снесло. Пуп земли, близко не подступиться. Так избаловался. Ему вскоре и сторожем стало зазорно. Разнежился у нас в отставке, при изрядной пенсии. Ходит, небо коптит, почем зря. Из «Эрмитажа» в станционный буфет, из буфета в распивочное отделение при «Мухах», оттуда ко мне, в «Любушку». Хотя знает, я не то, что иные прочие, даром не наливаю. Да вот беда, угощают.
— А что же он обратно, к медицинскому делу, вернуться не захотел? — удивился Яромир.
— Кого ж у нас лечить? — в свою очередь не меньше изумился купидон Костик. — На земные хвори достанет и Матренина чайка. А от небесных никакое лекарство не поможет. Коли пришел срок, стало быть, лекарь тебе уж Гаврилюк, никто иной. Впрочем, если желаете, можете и сами поболтать. — Корчмарь небрежным жестом указал в сторону двери. — Доктор не зазря высиживает, ждет, пока прохожий благотворитель объявится и за него заплатит.
— Он что же, бедный? А вы говорили, пенсия изрядная, — напомнил бармену его слова инженер.
— Да не бедный он. Жадный, — с явным осуждением произнес Корчмарь и опять недобро поморщился. — С некоторых пор…
Яромир все же направился в сторону Доктора.
— День добрый. Позволите составить компанию? — осведомился он у томящегося над пивом сидельца.
— Это на какой-такой предмет? — не слишком вежливо осведомился Доктор, явно опровергая сейчас репутацию человека скромного и бывшего прежде в интеллигентной забитости. Но, может, сторожевое прошлое или бездельное настоящее сыграло тут свою пагубную роль.
— На предмет любопытства относительно вашей особы. Я — новый сторож, — представился Яромир, желая угодить служебным родством.
Тем не менее, на Доктора объявление инженером своего статуса никакого впечатления не произвело. Самозваный пенсионер заглянул в пустую кружку, обозревая оголившееся дно, и произнес ворчливо- брезгливым тоном:
— Любопытство, оно копеек стоит, — и многозначительно замолчал.
— Я, пожалуйста! Готов, сколько изволите! — зачастил в некотором смущении Яромир, полез в карман за кошельком.
— После, после, — отмахнулся Доктор. И важно поманил изящно согнутым пальцем к себе от стойки Корчмаря: — А подай-ка мне, любезный, «смирновской» сто пятьдесят да жаренную на сале колбасу.
Демонический купидон возмущенно и неэстетично хрюкнул, но тут же вынес просимое, со скабрезным поклоном поставил на стол перед Доктором: водку в граненом стакане и кусок жирной, скворчащей брызгами на крошечной сковороде колбасы, сорта «собачья радость».
Пока Доктор ел и пил, инженер молча сидел рядом, наблюдал и дивился. Бывший сторож, а ныне зазнавшийся отставник, Доктор на внешний вид оказался весьма приятен. Хлипкого телосложения, скорее тонкокостный, чем тощий. Правильной формы «римский» нос, умный, округлый, с залысинами лоб, большие карие глаза. Однако с безумным огоньком. Этот-то огонек и вызывал в Яромире внутренний дискомфорт. Будто бы в лице Доктора явлены были сразу два непохожих человека, причем плохо уживавшихся между собой. Один — провинциальный интеллигент и бесхарактерный умница, второй — начинающий бальзаковскую карьеру Гобсек, молодой да ранний. Обе ипостаси, судя по всему, вели безжалостную борьбу друг с дружкой, отчего у Доктора и возникала некая «сумасшедшинка» во взгляде, а душевный разлад примирительно гасился пивом и «смирновской» водкой.
— Премного благодарен. — Доктор, подобрев от колбасы и принятых граммов, отставил пустую
