Главная специальная операция впереди!

вынужден прибегать в качестве последнего средства к восстанию против тирании и уг­нетения».

C. П.: Ну хорошо. Таким образом, Декларация Прав Че­ловека отвергает эту возможность. Правильно?

B. К.: Повторяю третий раз...

C. П.: Можно повторить сколько угодно. Мы все здесь умеем читать.

B. К.: Здесь сказано, что человек имеет право прибе­гать в качестве последнего средства к восстанию.

C. П.: Так же точно, как к вооруженным акциям нацио­нально-освободительной борьбы человек, несомненно, прибегать не может.

B. К.: Человек не должен прибегать, да?

C. П.: Да, человек не должен прибегать. А вы считае­те, что тем не менее это возможно.

B. К.: А нас заставляют прибегать к этому. По крайней мере, ситуация в России движется к тому, чтобы русская нация была вынуждена прибегать...

C. П.: «Замысел Чубайса, - пишете вы в том же доку­менте, - является составной частью военной партизан­ской операции». Вы считаете возможным вести парти­занские операции в Москве и ее окрестностях сегодня? Вот это, собственно, возвращение к моему вопросу пер­вому. Вы одобряете людей - вы, оправданный присяж­ными вчера, - которые вели бы партизанские операции в окрестностях Москвы?

B. К.: Вы либо задаете мне провокационный вопрос...

C. П.: Я цитирую вас.

B. К.: Нет - вы задали вопрос. Слово «одобряете» вле­чет за собой огромную ответственность согласно ново­му закону или новой редакции закона о терроризме.

C. П.: Вы ответили на этот вопрос здесь же, уже в этом заявлении. «Замысел партизанской операции, - пишете вы, - по ликвидации Чубайса не может рассматриваться как преступный, и никакой речи о какой-либо и чьей-либо вине идти не может».

B. К.: Да, согласен.

C. П.: Таким образом, вы одобряете партизанскую опе­рацию.

B. К.: Нет. Я еще раз говорю, что если это была акция национально- освободительной борьбы, то эта акция не может считаться... и далее что там дальше написано. Это акция национально-освободительного движения была бы, если б это делали какие-то русские партизаны. Но они этого не делали.

C. П.: А кто ж это делал, по-вашему? В.К.: Варианта два. И моя защита пыталась убедить в

этом присяжных. И, как видно, четырех из двенадцати она убедила в том, что это была либо самоимитация Чубайса, либо акция по намечавшемуся тогда (это был 2005-й год) разделу РАО ЕЭС. Акулы бизнеса сцепились...

С.П.: Понятно. Здесь можно фантазировать сколько угодно. Признано, что это не так. Правда? Теми же са­мыми присяжными, которые, собственно, признали, что вы не имели к этому отношения.

B. К.: Еще раз говорю - четверо...

C. П.: Ну четверо. А там девятеро. Ну хорошо. Одни и те же присяжные приняли два решения - одно и другое. Мы либо оба их считаем правильными, либо оба их счи­таем ошибочными. Это ведь правильно?

B. К.: Нет, неправильно.

C. П.: Почему?

B. К.: Вы меня пригласили оценить и узнать, как при­сяжные оценивали представленные доказательства. Линия защиты заключалась в том, что покушения реаль­но не было - что Чубайс либо сам это сделал в целях повышения своего упавшего донельзя рейтинга, либо это сделали его конкуренты в рамках...

C. П.: Линия защиты всегда изобретает и выдумывает самые невероятные и иезуитские аргументы для того, чтобы выгородить своего подзащитного. Это профессия адвоката. Нормально это.

B. К.: Вы знаете, а профессия гособвинения - сфабри­ковать дело и представить его таким образом, чтобы присяжные оправдали нас.

C. П.: Да, профессия представителей потерпевшего была - доказать, что их клиенту был нанесен ущерб. Это тоже их профессия. Все нормально - состязательный суд.

B. К.: Правильно. Поэтому если я сейчас нахожусь пе­ред вами, то линия защиты оказалась более убедитель­ной, чем линия гособвинителей и линия Чубайса.

C. П.: В том, что касается вашего личного участия. Од­нако она оказалась менее убедительной в том, что каса­ется сути произошедшего.

В.К.: Да, согласен с вами.

С.П.: Таким образом, мы еще и еще раз приходим к тому, что факт покушения на Чубайса является подтвер­жденным. Поэтому не вокруг гипотетических событий -какой-то там инсценировки или какого-то там представ­ления. Постольку поскольку мы предполагаем, что реше­ние присяжных о вашей невиновности тоже правильное, то мы ровно так же, на этом же самом основании пред­полагаем, что и с покушением все правдоподобно, что покушение имело место...

B. К.: Ровно так, как трое присяжных посчитали меня все-таки виновным, точно так же четверо присяжных по­считали, что была инсценировка. Так же, да?

C. П.: Хорошо, да. А большинство и в том, и в другом случае посчитало... все в порядке. Я как раз стою на той позиции, что нам следует уважать и одно решение, и дру­гое. Я в данном случае совершенно согласен с коммен­тариями Анатолия Борисовича Чубайса, который сказал - по-моему, это очень точная и верная фраза, - что та­кая ошибка, во время которой оправдан виновный, го­раздо менее опасная и гораздо менее тяжела, как-то так он выразился, чем другая ошибка, когда был бы обви­нен невиновный. Совершенно верная, точная и вполне себе безупречная фраза.

B. К.: Это классический подход. И Чубайс сказал, что он кое-что знает в этой области, согласен с вами.

C. П.: Ну да, потому что он следил за материалами дела.

B. К.: Я думаю, он не только следил за материалами дела - он активно направлял. И в том числе то, что нас судили три года, это активная позиция следящего Чу­байса.

C. П.: Ну, это ваше предположение.

B. К.: Я сидел три года - как предположение?

C. П.: Я предполагаю другое. Я полагаю...

B. К.: А вы предполагаете, что я сам хотел сидеть там.

Да?

C. П.: Я предполагаю, что политического влияния Чу­байса и ряда других людей вполне хватило бы на то, если б он хотел оказать такое влияние, на то, чтобы держать вас за решеткой столько, сколько вас им захотелось бы держать.

B. К.: Нет. Хватило Чубайса только на три года и два месяца. Дальше кончилось. Почему, не знаю.

C. П.: Это предположения. Вы имеете право на пред­положение - я не лишаю вас этой возможности. Но не лишайте и вы меня такой же возможности.

B. К.: Я вас не лишаю.

C. П.: Друзья мои, вот мы 21 минуту здесь ведем этот странный разговор, и некоторые из вас, наверное, удив­ляются, зачем я это делаю, почему я задаю вопросы, которые позволяют Владимиру Васильевичу высказы­ваться в том духе, в котором ему, наверное, правильнее было бы высказываться в своем последнем слове на суде. Здесь я как-то предоставляю ему возможность гарцевать на этом коне. Мне кажется, что моя задача здесь и долг - продемонстрировать...

B. К.: Я все еще гарцую?