Слава богу, не убили

свидетельствовало о его мужской полноценности — в которой он решительно отказывал Кириллу. Аргументация тут была того же порядка: он по десятому заходу интересовался (единственное, пусть условное, отступление от монологической формы), «ныряет ли Кирилл в пилотку» (один из страшно любимых важняком ернических эвфемизмов), и, не дождавшись ответа, объявлял, что, конечно же, «делает ав-ав направо и налево, как последняя живоглотка» — а значит, мужиком не является. Что, впрочем, по нему и так видно — как он тогда у ментов обоссался! А если б Шалагин захотел, то и обосрался бы. И не такие обсирались. Знаешь, какие у меня коммерсы распонтованные в штаны гадили? А знаешь, как я баб подследственных шворил? Одна сука по сто семьдесят пятой проходила, молодая, блондинка, бабла до хера, на четырехсотом «лексусе» ездит, — так знаешь, че я с ней делал?.. И он возвращался к очередной из небогатого набора тем.

На третий день, вернувшись вечером, важняк посадил его перед собой на кухне, достал мобилу, вызвал какой-то номер из памяти, включил громкоговоритель и дал трубку Кириллу:

— Смирницкий твой. Говори.

— Что говорить?

— Что? Про бабки!

Проверяет, не соврал ли ему Кирилл… Но тот к подобному был готов.

— Он же не станет разговаривать…

— Давай!

Кирилл держал телефон перед собой. Длинные гудки тянулись в кухонной тишине. Странно было думать, что сейчас, тринадцать, или сколько, лет спустя состоится тот разговор, которого он когда-то так и не смог добиться…

— Алло! — голос прозвучал знакомо, как будто они только вчера вместе бухали.

— Здорово, Влад.

Молчание. Не дожидаясь недуменного «Кто это?», Кирилл представился:

— Я это, я. Балда.

Молчание. Но уже вроде как в другой тональности. Кирилл встретился глазами с Шалагиным. Тот стоял опершись на спинку стула и напряженно на него пялился, особенно похожий сейчас на положительного парторга.

— Думал, не найду?.. — сказал Кирилл. — Бабки где, Влад?

Влад не спросил, какие бабки. Влад знал, какие. Влад, наверняка ни разу не думавший про Кирилла за эти тринадцать лет, сейчас все вспомнил — и, помедлив еще пару секунд, отключился. На что Кирилл и рассчитывал.

Нажатием на отбой он оборвал заметавшиеся по кухне короткие гудки и положил телефон на изрезанную клеенку. Посмотрел на сосредоточенного важняка («парторг думает, как повысить производительность труда на вверенном предприятии»), пожал плечами и поймал себя на внезапном злорадстве. Посмотрим, как ты будешь Влада доставать, снова подумал он. Это тебе не я. С кем, говорили, его фирма дружит? С мэрией?.. Сомневаюсь, что сама по себе твоя корочка большое впечатление на Смирницкого произведет. Представляю, как ты с адвокатами его будешь общаться… Нет, наверняка, конечно, можно и Влада закрыть при желании, даже и по закону — как любого, кто в девяностых бизнеса мутил, хоть за неуплату налогов. Но тут ведь поработать придется, все это раскапывая, тут тебе, поди, санкция начальства понадобится… Ха! — Влада я тебе удачно подсунул. Это тебе не я. На него где заберешься, там и слезешь. И вообще, таким типам, как он, никогда ничего не делается… Да, вот это точно: Влад — не я…

Глава 21

«…Пожалуй, главная заслуга автора — он напоминает нам о ценности ПРОСТО ЖИЗНИ. Заметим в скобках, что в этом, может статься, заключается благотворное влияние кризиса на нашу литературу (если не вообще на наши мозги) — нам приходится вспомнить о том, что действительно важно, о чем забываешь, поскольку это всегда рядом, но к чему возвращаешься, в чем вновь обретаешь себя, когда припрет по- настоящему. О близких. О семье.

Сложилось представление о пустоте, „ненастоящести“ отходящего десятилетия (каламбурец „Нулевые“-„нулёвые“ успел навязть в зубах) — но, боюсь, это оттого, что видящие пустоту в отсутствии, скажем, публичной политики и равной скомпроментированности всех идеологий попросту забывают об истинном содержании ВСЯКОГО времени. О том, что содержание это располагается вообще вне плоскости политики и идеологии — а в области частной жизни, не знающей пустоты по определению. Поскольку в любую эпоху люди живут одним и тем же — именно что настоящим: любовью, семьей, детьми, увлечениями на стороне… Так что возвращение в современную русскую словесность семейного романа было не только закономерным, но и неизбежным…»

Влад отвел глаза от тронутой ветром неподатливой плотной страницы, хлебнул из бокала и, как вино во рту, покатал в голове вкусную мысль о том, что это ведь на редкость верно. Что пустых времен не бывает — потому что во все времена живут люди и между ними всегда существуют какие-то отношения, а кроме этих отношений ничего по большому счету не имеет значения. Что для нормальных людей вехи — не стабильности и кризисы, а женщины, браки, рождение детей, их взросление. Что поиск смыслов или сетование на их отсутствие — занятие абсурдное по определению: какой еще может быть смысл, кроме того, что всегда рядом с тобой? Того, кто рядом с тобой…

Для самого Влада пресловутый кризис точно вехой не стал — разве что позволил заработать денег: магазин готового бизнеса, которым он, среди прочего, совладел, резко повысил обороты. Минувшие полгода в его жизни были отмечены совсем другой вехой — при мысли о которой содержание проглядываемых «афишных» рецензий выскальзывало из головы, грудину изнутри обливало теплом, Влад поднимал невидящий взгляд к перспективе бульвара и брал со столика бокал.

Пока все вокруг думали о бабках, бабках, бабках — Влад о них не думал совсем. И однако же бабок у него от этого меньше отнюдь не становилось. Впрочем, так у него было всю жизнь.

Абсолютно не задвинутый ни на деньгах, ни на карьере, к жадным и властолюбивым Влад испытывал здоровую неприязнь; к бедным же (о которых думал, прямо скажем, нечасто) относился… ну, пожалуй, с отчужденной жалостью, как к отмеченным досадным и неодолимым психологическим изъяном, вроде игромании.

При этом мажором по происхождению Влад вовсе не был: отец — засидевшийся на должности инструктор райкома, не пригодившийся в дивном новом мире, мать — главврач районной поликлиники, вышибленная в рядовые невропатологи в результате реорганизаций с кидаловом и мародерством; в начале девяностых они еле сводили концы с концами и сын сам им подкидывал — уже начиная со старших классов своей «Есенинской гимназии».

…Чем только не занимались тогда с «пацанами» и «мужиками»! Делали на обычных магнитофонах десятки копий с «тряпичных» американских экранок (с «бегунками» — разумеется! — и гундосым бормотанием Леонида Володарского): часть пускали дальше по пиратскому этапу, часть крутили в собственном салоне в бывшем зале игровых автоматов («Морской…» и «Воздушный бой», «Охота» по 15 коп.), лучшие оставляли для собственной видеотеки (где они теперь, эти сотни коллекционных вэхаэсок?..). Издавали четырех-, реже шести-, в исключительных случаях восьмиполосные газетки про инопланетян, парапсихологию, восточные единоборства и тамплиерскую геополитику, на той же бумаге отштампованные брошюры с эротическими «американскими» дюдиками, коллективно, под дружный изнемогающий гогот и литры паленой конины сочиняемыми по «роману» за ночь (на обложках значились «знаменитые» авторы с именами Сэм, Грэг, Ник, Чак). Перепродавали иеговистскую и кришнаистскую агитлитературу, самоучители бизнес-английского, компьютерной грамотности, бухгалтерского дела; ремонтировали компы, втихаря полностью меняя им начинку; продюсировали городские рок-фестивальчики и доморощенные «супербоевики», снимаемые неудачливыми клипмейкерами на отмываемые бандитами деньги и не доводимые даже до озвучки; придумывали рифмованные рекламные слоганы для продукции