прошивая всю эту абстракцию и аморфность, четкой темной стрелкой быстро-быстро проскальзывает, на секунду полыхнув на солнце, встречный самолет. Наташка задремала, ее голова на твоем плече, ваши пальцы переплелись — ты до головокружения остро чувствуешь щекотку ее волос, тонкость ее фаланг, себя же не чувствуешь вовсе: ты сам словно развоплотился, сам, будто пространство за иллюминатором, состоишь из жарких бликов, золотого тумана, бегучего мерцания… Вот в подобном ощущении и прошли для Влада все последние месяцы.
Он улыбнулся — и тут же погасил улыбку, заметив приближающуюся Татьяну. Та шла, не поворачивая в его сторону головы, а направление ее взгляда нельзя было проследить из-за темных очков. Свернула, продолжая вроде бы глядеть только перед собой, резкое клацанье каблуков по плитке сменилось глухими ударами в дощатый настил веранды. Еще улыбаясь про себя воспоминанию, но внутренне рефлекторно поджавшись (все-таки жену он привык побаиваться), Влад бросил журнал на пустой стул:
— Привет. Закажешь что-нибудь?
— Нет. Поедем, — поставив сумку на стол, она села напротив. — Пьешь? — брезгливо.
— Ну так ты же поведешь… — Влад улыбнулся искательно. Когда они ехали вместе, Танька всегда сидела за рулем.
— У меня голова болит, — заявила она с вызовом.
— Ну хорошо, я поведу… Что там, один бокал белого…
— Это обязательно?
— Та-ань… — продолжая ухмыляться, он ловил ее взгляд, но Татьяна, решительно сдернув очки, тут же открыла сумку и принялась придирчиво разглядывать себя в зеркальце:
— Поехали… — нетерпеливо.
Тогда Влад махнул считающей ворон мордатой официантке.
На выходе с веранды он попытался привлечь жену к себе за талию — но она вывернулась (впрочем, без особого раздражения) и пошла на шаг впереди. Влад отключил сигнализацию «бэмки», Таня молча протянула руку. Он поймал ее кисть, чмокнул и только тогда вложил в ладонь ключи. Направился к пассажирской дверце.
— Как там барамбуки? — спросил он, когда она резко, как любила, взяла с места. — Бабу Свету не совсем замучили?
— Все нормально… — она явно не хотела развивать тему. Не твое, мол, дело. После скандала на прошлой неделе Танька настояла, чтобы барамбуки поехали на дачу к ее родителям. Вообще-то обычно они проводили лето у Владовых, в Солотче (бабе Свете с ее вечным давлением, по Танькиным словам, было тяжело с ними двоими, пусть и под присмотром Валентины) — но после нового мужнина «скотства» она как бы утверждала свои права на детей. Так же было в прошлый раз, когда всплыла история с Леной…
У Влада даже дыхание пресеклось: так внезапно и глубоко прошила — от сжавшегося горла до самого дна нутра — жалость ко всем. Он мигом забыл только что замеченную в боковом зеркале серую «Карину» и мысль о том, что она почему-то кажется знакомой, захлестнутый этой горячей, горчащей нежностью: и к пацанятам своим родным разбойным, и несчастным своим женщинам — я же всех вас люблю на самом деле, черт, почему же все так нелепо всегда… Волна схлынула, осталась плавная, чуть зыбящаяся, румяно подсвеченная сардинским закатом печаль, и снова подумалось о том, что это и есть жизнь: ссора с одной, счастье с другой, иначе и не бывает, иначе и не нужно, и ничто другое не важно…
Он колыхался на этом умиротворенном ощущении, глядел на июньский тихий город, свежую зелень на фоне облупленной штукатурки, желтую пыльцу в лужах, молчал, так же как и Танька, и молча они свернули на Горького, а потом на Текстильщиков… и тут, метрах в пятидесяти перед переездом, тормоза вякнули, Влада швырнуло вперед, а Таня испуганно выматерилась. Перед самых им носом серел бок той самой дряхлой «Карины» — мать, чуть не врезались же…
— Какого… — он взялся за ключицу, которую садануло ремнем.
— Мудак, совсем придурок, что ли… — тонкий от волнения Танькин голос прыгал.
— Водить научитесь, чукчи, — подхватил Влад — уже чувствуя, однако, что дело тут, возможно, вовсе не в неумелом вождении.
«Тойота» так и стояла почти поперек дороги. На улице было пусто. Справа торчал бетонный забор.
— Че им надо?.. — пробормотал Влад.
— Разберись, ну что ты!..
С самым неприятным чувством он отстегнулся, распахнул дверцу и увидел, что, выбравшись из-за руля «Карины», к ним проворно, бегом почти, направляется мужик его примерно возраста. Не бандитского вроде вида — наоборот, с вполне располагающим лицом… Влад выпрямился ему навстречу и уперся взглядом в корочку, которую мужик как-то страшно сноровисто сунул ему прямо в нос. Печать, фотка, «… Сергей Петрович… следственное управление…»
— Владислав Смирницкий? — негромко, торопливо, озабоченно.
— Да…
— Следственный комитет при прокуратуре. Пройдемте в машину, — без выражения, но не предполагающим возражений тоном.
Из «Тойоты» тем временем вылез еще какой-то тип.
— А что случилось?
— Следствие по делу о терроризме. Идемте.
Влад беспомощно оглянулся на свою «бэмку» — и словно по его подсказке Сергей Петрович, или как там, метнулся к водительскому окну «пятерки», выставив перед собой удостоверение.
«В чем дело?» — услышал он Таньку, и тут же его крепко взяли за локоть. Тот самый, второй: рослый, рябоватый, мрачно-набыченный. Коротко молча кивнув на «Тойоту», он без особых церемоний потащил к ней совершенно растерявшегося Влада. «В конторе что-то?.. — заметалось в голове. — Андроныча какие-то косяки?.. Старое что-нибудь?.. Я ж никогда в такое не лез, почему я?!» Он ничего не мог понять. «Бред, ошибка какая-то, поедем, пусть разберутся…» Его втолкнули на заднее сиденье.
— Выйдите из машины! — приказал за спиной Сергей Петрович.
Влад повернул голову — и тут же ослеп от удара в морду. Еще! — страшно, ошеломляюще… Он попытался заслониться руками, что-то пискнул — но на него навалились тяжеленной, плотной, жесткой, горячей тушей, погребли, сопя, давя, притиснули головой к вытертому велюру. Схватили правое запястье, завернули руку за спину: «Тихо, сука, тихо, понял?..» Влад сипел от боли и беспомощности, на нем полулежал этот бык, здор-р-ровый, падла, вминая морду в сиденье, упершись чем-то в трещащие ребра, не давая вздохнуть и пошевелиться, бормоча почти нечленораздельно: «Сука ба-ля лежать ба-ля молчи порву сука…», потом вдруг заорал: «Петрович, на хер!..»
Секунд через десять: «Где ты там, бля?..» Давление ослабло, Влад вдохнул, выдохнул, охнул. «Сюда давай», — напряженный голос Петровича. Рванув затрещавший ворот рубашки и ремень брюк, Влада потянули наружу. Он попытался поймать подошвами асфальт, но его ударили виском о край кузова и швырнули боком на землю. Не успел подставить руку, шмякнулся кулем. Остро дернуло шею, что-то лопнуло в голове… Перед глазами уже асфальт, нос разбит — явно об него; опять крутят руки… Шокером, гад, он же током меня… Снова!..
Влад куда-то вылетел — а потом долго не мог понять, почему так тесно, темно, больно, неудобно. Попытался пошевелиться, ничего не вышло. Тела он толком не чувствовал, одну боль: то разделяющуюся на участки, то сливающуюся в абстрактный ком. Темень, жестко, тряска, шум. Голова раскалывается, дышать можно только ртом — нос раздулся, саднит, забит горячим. Где я? Да что же это такое?! Почему не вижу, почему не могу двигаться?! Ноги неловко согнуты, распрямиться им некуда; руки — вот оно что — скованы за спиной.
Вдруг что-то изменилось: трясти стало размашистей и злей, шум, однотонный, механический, несколько сменил тембр. Я в багажнике! Везут!.. Скорость сбросили — с асфальта на грунтовку повернули?.. Ему стало так страшно, что он опять перестал соображать.
Вот баба была вообще не в тему! Откуда она еще, на хрен, взялась в последний момент?.. Еще и она. И так Виталю все это с самого начала не нравилось…
То есть с самого начала как раз нравилось — потому что началось все с десяти стодолларовых
