— Леригия-то у вас вроде бы и есть, раскольницкая, а где язык ваш?.. А-а, нету! Вот заговорите со мной по-староверски!.. А-а, не мо-ожете, по-русски говорите! — победно уличил их старик. — Потому что не может человек из одной веры перейти в другую, как не может из лошади получиться корова! Дьявол придумал вам только староверскую леригию!.. И вы хотите, чтобы я с вами, сатанинские дети, столкнулся?! Я не такой дурак, мне и без вас хорошо! Уходите, откуда пришли! Некогда мне тут с вами попусту языком трепать!
Узнал о строительном буме «ильинцев» и Иван Мурашко. Он к тому времени приобрел панское поместье в пятьсот гектаров и заложил собственный Новый Иерусалим. Продав свои наделы, до полтысячи мужиков, их жены и дети переселились в панский хлев под Сарнами. Переселенцы сколотили длинные нары и улеглись на них в ожидании скорого светопреставления.
В скученности у волынских «сионистов» появились вши, чесотка, начались инфекционные болезни. Фанатики все это восприняли как дар божий. Но когда стали умирать и дети, община взбунтовалась. Надо было срочно искать выход из критического положения, и главный «сионист» из волынского сельца Заречицы отправился под Гродно — посмотреть на достижения Альяша и перенять опыт руководства общиной.
Прибыв в Грибовщину, Иван внимательно осмотрел церковь, то в один, то в другой дверной проем заглядывал в необъятное чрево собора, рассматривая вершалинский поселок, сад, огромные плантации клубники. Ко всему приглядывался придирчиво и основательно.
Бородач гладил листву яблони — нет ли гусениц? Щупал стены длинной, на сто коней, конюшни, построенной «прусской кладкой».
Задрав голову, удивлялся размашистым, во все небо, решетчатым крыльям ветряка. Даже взобрался по вертикальной лестнице вверх и долго вслушивался в равномерное и сытое гудение шестерен и вальцев, понаблюдал, как из лотка в мешок бежит ручеек теплой, как парное молоко, и пахучей муки.
Шестом измерял глубину пруда, кидал карпам хлебные крошки, повосхищался тем, как в воде отражаются позолоченные кресты церкви и морковного цвета крыши Вершалина.
Заглядывал в студеную бездну колодцев и с завистью цокал языком:
— Ты бачишь?! Як він поробыв всэ! О цэ гарно обставывся!..
Пророк собирался в дорогу, когда к нему прибежали взволнованные богомолки.
— Альяш, куда же ты?! Сам Иисус Христос вон там по полям ходит! — восклицала, ни жива ни мертва, Пилипиха. — Пастухи видели своими глазами, как он рано поутру спускался по воздуси из тучи на землю…
Пророк не на шутку испугался, растерянно обвел глазами присутствующих, будто спрашивая, что делать.
— Тебе кто сказал?
— Сама видела! Кто это, думаю себе, так плавно идет по взгорку, житам кланяется и все благословляет?.. А пастухи подбегают — и в один голос: «Тетя, он!»
Альяш нервно теребил бороду. Неизвестно, как бы он поступил, но тут в комнату по какому-то делу зашел пильщик из Пружан.
— Илья, там Мурашко по твоему хозяйству бродит! — сказал он вместо приветствия.
— Этот «сионист» приперся?!
— Он, отец Илья! — заверил мастер. — Я его знаю как облупленного! Вместе форты надстраивали в Бресте при царе!
— А чего нужно этой мурашке?
— Должно, и этот хочет объединиться! — высказал догадку Давидюк. — У него люди такую бучу заварили, что он еле живой выскочил из своего «Сиона»! Рубаху ему бабы в клочья порвали, морду расцарапали — полицианты из Сарн ездили выручать! Во всех газетах об этом писали!
Волынский пророк был на двадцать семь лет моложе, и дядьку Альяша это всегда настораживало.
— И этот объединяться?!. Смотри, как его заело! От тебе и Мура-ашко!..
— Зави-идуют, отец Илья, тебе! Многим ты теперь бельмо в глазу! — польстила обмишулившаяся Пилипиха.
— Погорел, как Заблоцкий на мыле, — и ко мне спасаться?! Ничего у Мурашки не выйдет! Вот ему! — старик ткнул кукишем в поле. — Чтобы я его невежеству потакал, кровь пускал бабам да танцульки по ночам устраивал?! Хватит этих танцулек по деревням и так!
Направляясь к подводе, с нескрываемой враждебностью к сопернику бросил:
— Когда этот патлатый захочет меня видеть, скажите: нету отца Ильи, поехал в Кринки и задержится там долго!
Но с отъездом Альяшу пришлось повременить. Парень с толстым блокнотом, назначенный Регисом записывать для Библии изречения и сны пророка, чуть не вцепился ему в полу.
— Куда же вы, отец Илья?! Подождите! Вы мне вчера обещали с л о в о! Говорите сейчас, а то отец Николай с меня требуют записей, а что я им дам?! Говорят, что лодырничаю… Каждый раз только обещаете, а я жду, надоело!..
Пророк недовольно остановился.
— Пристал, как смола, который день!.. Ну, спрашивай!
— Кто, по-вашему, достоин у бога?
Присутствующие превратились в слух. Переминаясь с ноги на ногу, пророк с досадой поскреб под мышкой.
— Икона мне сказала во сне: только тот достоин всевышнего, кто снимает шапку перед крестом!
Уважительно покачав головой, Пилипиха заметила мастеру:
— Говорить он много не лю-убит, ох, не лю-убит! Но уж как начнет — будто узелки вяжет!
Пильщик неопределенно хмыкнул. Писарь же деловито макнул перо в чернильницу и осведомился:
— Так в тетрадь и записать?
— Гляди сам, мне-то что?! Пускай тебя Регис учит, что писать! Думай тут за вас всех!..
Хлопец уже зачиркал пером, но вдруг вспомнил:
— А как новый собор будет называться, отец Илья?
— Об этом говорить еще рано! Мы только начинаем! — сказал пророк загадочно. — Может, кончать будут другие нации.
Слушатели с уважением переглянулись.
— И еще: вы в проповедях говорите, будто после смерти люди превращаются в собак — как это?
— А что такое, по-твоему, собака? Тело человека в могиле прахом становится, водой истекает, а душа страшного суда ожидает — это у таких, как мы! А грешники в бобиков превращаются! Потом они мечутся по селу, золото за гумнами и хлевами подбирают в наказание! И будут так мучиться, пока в пекло не попадут! А ты как думал, сойдут им грехи с рук? Слишком хорошо было бы!.. А мошкары этой, гусениц разных, червей… почему так расплодилось? Из грехов! Однажды сижу себе перед хатой на лавке, а господь, слышу, мне говорит: «Альяш, пусть люди очистят сердца свои от грехов, тогда я очищу свет от беды!»
— А что вам сегодня снилось? — ловя момент, сыпал вопросы писарь.
Но тут подошел Давидюк. «Первоапостол» не то спросил, не то объявил:
— Илья Лаврентьевич, на именины дочки к старосте в Соколку ты, конечно, не поедешь?!
— Нечего мне делать у этого пана! — отрезал старик.
Пророк давно уже шел на поводу у стихии, развертывавшейся вокруг него. Он сам смутно догадывался об этом, но делал вид, что все идет так, как он предвидел и спланировал. Хитрость эту Давидюк разгадал не сегодня и знал, как поступать.
— Я тоже так думаю!.. Ты как-то говорил (ничего такого пророк не говорил), что пошлешь ей на именины полотно в подарок. Им опять все хоры завалены, пудов четыреста лежит! Если развернуть, верст семь получится!.. Мы три повозки выделили, нужно подвод больше, но солтыс никак не соберет… Войтехович сказал мне: от имени дочери полотно разделит приютам. И хоры освободим, и староста нас не
