забудет!
Альяш и виду не подал, что ему жалко полотна.
— Приехал монах, — продолжал утрясать хозяйственные дела придворный теолог. — Из Иерусалима тащится. За пуд царских рублей предлагает тебе сребреник. Говорит, один из тех тридцати, за которые Иуда продал Христа. Хорошо было бы иметь монету в твоем соборе. Во всех что-нибудь такое имеется!
— Может, фальшивая, я этих махинаторов знаю!..
— На зуб пробовал и так приглядывался — точно такой, что лежит в Супрасльском монастыре. И так же что-то по-еврейски написано. В Кринковской аптеке взвешивал — тоже четыре золотника и в этом…
Альяш вспомнил украденное золото и потерял дар речи.
Давидюк продолжил не сразу, дал возможность всем насытиться впечатлением.
— Но ты, Илья, конечно, не берешь сребреник. Это уже не новинка. Супрасль же рядом. Скажу монаху — пусть везет другим. Если нам уже вываливать золото, так надо за что-то толковое!..
Альяш промычал невнятное и пошел собираться в дорогу.
Теперь он весь погряз в заботах.
Рабочие вырыли траншеи под фундамент для новых домов, волокли туда камни, заливали известью. В старой церкви ломали деревянные полы, настилали метлахскую плитку. Расширяя Вершалин, Альяш колесил по округе, приценивался ко всему, щупал каждую раму, проверял каждый гвоздик в магазине. Время от времени брался просвещать земляков, тех блудных овечек, что не признавали его веры, легкомысленно грешили, прозябая без святого духа, и катились в преисподнюю.
Согласно «новому учению», царства небесного удостаивались лишь те, кто удерживал себя от роскоши и разврата.
Однажды он нагрянул в Кринки с целой вереницей подвод, скупил в магазинах все печенье, вывез за город и свалил в сточную канаву.
— Шляпы! Святой Климович скупает шляпы! — пронесся по Гродно слух, повергая торговцев в трепет.
И действительно, дядька объезжал гродненские магазины готового платья, шляпные ателье, оптом скупал модные головные уборы, вывозил их за город, на Индурское шоссе, сваливал в кучу и сжигал. Торговцы кусали локти — не могли простить себе, что так мало имели этого товара; хозяева из центральных магазинов, куда Альяш заезжать не посмел, товар немедленно перебросили на окраину.
Когда в Кринки приехал на гастроли воеводский театр, Альяш закупил и уничтожил все билеты. Труппа с полным сбором, но без поставленных спектаклей и аплодисментов вынуждена была вернуться в Белосток.
Где бы ни появлялся теперь Альяш, вокруг него возникала буря споров, зависти и злобы. Иные ждали его как ангела-хранителя.
Оснований для эмоций хватало.
СТРАСТИ В РЕСТОРАНЕ
Обыкновенно свои путешествия Альяш начинал с заезда в Кринки. Остановив буланчика у ресторана и кинув ему под нос охапку клевера, пророк брал конскую торбу и шагал к Хайкелю.
Своим людям Климович не доверял. Деньги ему считали зять и сын Хайкеля. Они вели старика за ширму, где вытряхивали на стол монеты и кредитки с силуэтами польских королей и ученическими линейками сдерживали монетки, чтобы они не скатились на пол. Потея от усердия, они начинали быстро- быстро считать деньги, а пророк оцепенело следил за их работой.
Гибкие, проворные пальцы счетчиков, аккуратные пачки купюр, ровные столбики монет мало-помалу зачаровывали Альяша. Раскрыв от удивления рот и не успевая мотать головой из стороны в сторону, он не замечал, как два городских жулика с ловкостью цирковых фокусников запихивают банкноты в рукава.
«Как в банке! И в бумажки заворачивают, и пишут, сколько в какой пачке, и заклеивают!..»
За буфетной стойкой, настороженно прислушиваясь к возбужденным голосам за ширмой, старый Хайкель ждал посетителей. Шустрый и смуглый, как цыган, подросток ковырялся в музыкальном ящике. В дверях, ведущих на кухню, молодая женщина, невестка Хайкеля, механически перетирала тарелки и тоже вслушивалась в голоса за ширмой. Она слушала так внимательно и напряженно, точно там решалась ее судьба.
В ресторан ввалился громоздкий, в длинном тулупе и высоком малахае отец Яков, священник из Острова. Хайкель, выбежав навстречу гостю, предупредительно отставил стул. Седая голова еврея в черной ермолке склонилась до пояса.
— День добрый, пане батюшка! — почтительно заговорил старик. — Проше пана, проше!.. Давне- енько не было у нас пана батюшки!..
Еще не старый, с грубыми чертами лица и козлиной бородкой, отец Яков благосклонно кивнул ресторатору густым басом:
— С утра изжога мучает, спасу нет! Будь пан ласков, пару пива!
— Сей секунд!..
Хозяин рысцой бросился за стойку, гневно крича на невестку, точно она провинилась:
— Хава, два пива дорогому гостю, что стоишь, как соляной столб?! Нет, вы посмотрите на нее — стоит и не слышит!.. Хорошенькое дело!..
Поп не успел расположиться поудобнее, как Хайкель уже поставил перед ним заказанное.
— Пейте, пане батюшка, на здоровье, проше! — Смахнув фартуком со стола мнимые крошки, он застыл в полупоклоне, ожидая распоряжений.
Отец Яков взялся за кружку и деликатно попробовал жидкость.
В это время из черного, источенного шашелем ящика с музыкальным инструментом, вполне возможно, помнящим еще эпоху Наполеона, — на лакированном боку его уже и тогда, при жизни прадеда Хайкеля, блестели позолотой буквы: «Pholophon», — вырвался металлический голос:
Священник поперхнулся пивом и поморщился:
— Ну и музыка!
— Ну и музыка! — октавой выше взял Хайкель и, подбежав, схватил мальчишку за ухо. — Выключи, выключи, мишугинэ, разве ты не видишь, что гостю неприятно?! Нашел музыку, хорошенькое дело!..
Подросток недовольно сверкнул черными глазами, но послушался. В ресторане снова стало тихо. В этой тишине за ширмой послышались взволнованные голоса:
— Не заслоняй мне стол! Отец Илья, наверное, спешит, и надо быстрее кончать работу!
— Хохэм балайлы![35] Я уже ему мешаю жить! Вы слышите, пане Климович?!
— Не считай отца Илью за идиота! Разве он сам не видит, что ты застишь мне свет?!
Хайкель неодобрительно покачал головой.
— Опять у тебя этот обормот? — Отец Яков кивнул бородкой в сторону ширмы.
— Какое мне дело?! Мне хоть святой, хоть сам Люцифер, лишь бы платил!..
Гость неодобрительно оглядел Хайкеля с головы до ног.
— Я всего лишь бедный еврей! — торопливо поправился Хайкель и вздохнул. — Ай, большой цимес! Слезы, а не плата! А всем угоди!..
Поп снова отхлебнул пива, и ресторатор поспешил перевести разговор на другую тему.
