только там устраивались». Харрисоны регулярно посещали самый красивый театр города, чтобы посмотреть рождественскую пантомиму или очередное представление мюзик–холла. Выступать в «Empire» для начинающих и подающих надежды жонглеров, чревовещателей и танцовщиц было столь же почетно, как и в «Drury Lane». Здесь зрители вроде Харрисонов, заворожено наблюдая за тем, как фокусник распиливает на две части свою полногрудую ассистентку, могли хотя бы на время отрешиться от мрачных реалий послевоенной экономики и забыть о своих убогих жилищах и тяжелой, грязной работе.
Это заведение называлось мюзик–холлом, поскольку предполагалось, что любому артисту может понадобиться оркестр в яме, пусть даже всего лишь для барабанной дроби, под которую из шляпы извлекается кролик. Обычно программа представления включала музыкальное выступление, В те дни гораздо чаще серенад, подобных «Danny Boy» или «The Road To Mandalay», можно было услышать «How Much Is That Doggie In The Window?», «Mambo Italiano» или что–нибудь еще из недавно учрежденного журнала «New Musical Express».
«Для меня это был контакт с миром музыки и развлечений, — говорил Джордж о «Empire», — поскольку в то время мы еще не имели телевизора и единственным источником музыки являлось радио». До 1955 года львиная доля музыки, транслировавшейся по трем программам Би–би–си, адресовалась аудитории старше 30. Имелась также рубрика «Children's Favourites» в «Light Programme», в которой «Дядя Мак» выполнял музыкальные заявки детей. Для взрослых слушателей существовала программа «Quite Contrary», где доминировал оперный стиль Ронни Хилтона, бывшего помощника инженера из Лидса, которого «New Musical Express» — за неимением более достойных кандидатур — назвал самым популярным британским певцом 1955 года.
В конце того самого года в музыкальных магазинах появилась пластинка танцевального бэнда из США
Разве мог он не вызывать восторг? «В школе все только и говорили об Элвисе, — вспоминал Джордж. — На занятия ходить совсем не хотелось, а хотелось играть на гитаре. И когда выходила новая пластинка вроде «Heartbreak Hotel» Элвиса, ты испытывал настоящее счастье, заполучив этот кусок пластмассы… Сейчас мне трудно представить, что и сегодня есть ребята, которые, подобно мне в юности, мчатся сломя голову домой, чтобы послушать любимую пластинку».
Разумеется, содержание регулярно пополнявшейся коллекции пластинок Джорджа отнюдь не соответствовало представлениям школьных преподавателей о том, что такое «хорошая» музыка. Для него неизмеримо большее значение имело восхитительное гитарное соло в «Hound Dog», нежели все произведения Брамса и Бетховена, исполнявшиеся оркестром Ливерпульской филармонии, выступления которого посещали члены музыкального клуба. На Аптон Грин под классической музыкой понимались насыщенные звучанием струнных инструментов пьесы в исполнении оркестров Мантовани или Джеральдо, время от времени транслировавшиеся в «Light Programme»: сокращенные аранжировки Largo, «Tales Of Hoffman» и «Lone Ranger» Генделя.
Еще неистовей Пресли был выступавший в немыслимых одеяниях (в чем–то вроде портьеры) чернокожий Литтл Ричард. Он словно безумный колотил по клавишам фортепьяно в фильме «The Girl Can't Help It», демонстрировавшемся в Ливерпуле в 1957 году. В британском хит–параде каждую неделю появлялись все новые американские исполнители рок–н-ролла: Чак Берри, ходивший по сцене согнувшись — своим знаменитым гусиным шагом — с гитарой наперевес; Джерри Ли Льюис, настоящий ураган из Луизианы, выбивавший фантастические звуки из фортепьяно; искалеченный Джин Винсент, Кричащий Конец… По Британии прокатилась волна моды на рок–н-ролльную секвенцию Виктора Сильвестра, отличавшуюся строго определенным темпом, и джаз, исполнявшийся группами, подражавшими Биллу Хейли. Более привлекательными казались «милый старомодный мальчик» — Терри–Томас — и его группа
Так писала «Everybody's Weekly» в статье под заголовком «Не превращаем ли мы наших детей в маленьких американцев?». В Ливерпуле, остававшемся главным портом сообщения с Америкой, этот процесс протекал более интенсивно, нежели в других городах. Многие тинейджеры из Мерсисайда водили знакомство с матросами — «Cunard Yanks», — привозившими в Ливерпуль шапки «Davy Crockett», пластинки, которые иначе невозможно было раздобыть, клетчатые ковбойские рубашки и другие ценности задолго до того, как они попадали в Лондон. Источником этих ценностей для Джорджа являлась сестра Артура Келли, Барбара, чей жених Рэд Бэнтли служил судовым инженером.
Некоторое время Джордж, в подражание Рэду, носил стрижку «ежик», но впоследствии приобрел более традиционный внешний облик. В бедных районах, подобных тому, где он жил, а также в районе доков пешеходы старались не попадаться на пути свирепых
В школе, где учился Джордж, мальчики должны были одеваться как маленькие мужчины, как одевался преподаватель английского языка Альфред Джей «Сисси» Смит, чрезвычайно привлекательный в своем деловом костюме в «спокойном» стиле 1950–х с мешковатыми брюками. Редкие, седые, длинные сзади волосы мистера Смита всегда были спутаны, но при этом он почему–то насмехался над коком Харрисона, завитым в духе тэдди бойз. Короткая сзади прическа Джорджа в стиле «Boston» под слоем бриолина была не единственным объектом сарказма преподавателей. Он открыто пренебрегал школьными правилами, одеваясь в соответствии со стандартами тэдди бойз. Его ноги казались непропорционально тонкими по отношению к туловищу, особенно на расстоянии.
Харольд со временем обратил внимание на изыски своего сына в одежде. Тот подшил на швейной машинке матери новые фланелевые брюки, выкрасил в черный цвет старую куртку старшего брата — и, к его радости, клетка на ткани осталась различимой, — а также позаимствовал у отца кремово–желтый жилет, который носил попеременно с черным двубортным жилетом с лацканами. Он купил белую рубашку, как предписывалось школьными правилами, но сделал на ней спереди складки и украсил ее черной вышивкой. На ногах у него были замшевые туфли за девять шиллингов и шесть пенсов и флюоресцирующие носки, расшитые рок–н-ролльными мотивами.
В этом замечательном наряде и с ухмылкой на губах, как у Элвиса, Джордж последним вразвалочку заходил в класс. Не обращая внимания на насмешки учителей, он сидел, развалившись на задней парте, молчаливо–дерзкий и равнодушный к логарифмам и диете червей. Большинство преподавателей теперь тоже игнорировали его, до тех пор пока он не мешал другим ученикам. Они испытывали облегчение, когда Джордж отсутствовал, и ждали момента его выпуска с не меньшим, нежели он, нетерпением. Пожалуй, только Стэнли Рэйд, преподаватель истории искусств, тепло относился к Харрисону. Это был единственный предмет, по которому Джордж хорошо успевал и не имел равных в классе.
Джордж мог бы учиться лучше в рамках концепции «образования для всех», в то время еще сравнительно новой для школ подобного типа к северу от Манчестера. Сочетая в себе элементы систем обучения в средней и высшей школах, теоретически они давали детям возможность следовать своим
