— Думаю, да…
— Будьте предельно осторожны. Никому ни о чем не говорите, в особенности избегайте знакомых Казимира и Марьяны. Среди вашей бывшей паствы, я уверена, тоже есть информатор. Я останусь здесь, но на рассвете мне придется уйти. Пришлите кого-нибудь, кому доверяете.
— Благодарю вас, Юлия Дмитриевна… Есть такой человек. Он врач.
— Отлично, — она быстро взглянула на фанерную дверь, отделявшую ее от спальни Казимира. — Как зовут доктора?
Отец Василий назвал имя, которое Юлия тут же забыла.
У нее тяжело защемило сердце, когда священник, уже на пороге, троекратно перекрестил ее и исчез в темноте.
Юлия задвинула засов и вернулась в мастерскую. Убрала с дивана одеяло и подушку. Не спеша, словно впереди у нее была целая вечность, выкурила папиросу и отправилась за ситцевую занавеску, где стоял умывальник. Сполоснула холодной, пахнущей железом водой лицо, окончательно смывая следы помады и пудры.
Когда она вернулась, на диване, кутаясь в больничный халат какого-то чугунного цвета, сидел Казимир Валер. Босой, обросший ржавой клочковатой щетиной, с опухшим несчастным лицом.
От неожиданности Юлия охнула.
Художник прищурился на лампу и хрипло попросил:
— Принеси мне глоток воды… А лучше бы — яду…
3
Она сразу же отправилась в кухонный закут. Нужно напоить его чаем.
Кляня себя за неумелость и беспомощность, разожгла старый примус, водрузила на него жестяной полуведерный чайник. Перемазалась сажей — грязь тут была невероятная. Пока возилась, услышала Казимира. Голос был раздраженный, полный муки. Торопливо зачерпнула из ведра желтоватой воды и бросилась в комнату.
—
— Прекрати, Казимир, — она устало опустилась рядом.
—
— Что ты делаешь с собой? Ради чего ты себя убиваешь? Где твое мужество? Это не я тебя предала — ты сам превращаешь в ничто свою жизнь. По какому праву? Какой в этом смысл?
—
— Послушай… — она быстро прижалась щекой к его плечу, почувствовала шершавую грубую ткань, судорожное напряжение мышц и отпрянула. — Послушай, о каком понимании ты говоришь? Разве у нас было время узнать друг друга? Все вслепую, на ощупь, с оглядкой. Если бы мы могли хоть немного побыть вдвоем! По-настоящему, в тишине… Неужели ни ты, ни я не заслужили хоть немного счастья?
— А кто тебе сказал, что заслужили?
— Не говори так! — воскликнула Юлия. — Никто не знает своей судьбы… — она остановилась, пораженная внезапной мыслью. — Здесь, в городе, живет один человек. Я вижу его каждое утро из окна, когда он идет на службу. Пешком, в любую погоду. Сутулится, кашляет, носит мятую шляпу. Никого не замечает. Живет, как все, обычной жизнью. Это гениальный поэт, который за всю жизнь не напечатал ни строчки. И не напечатает. Все его стихи — в старой бухгалтерской книге. Он умрет, а соседи отправят ее на помойку… И ты смеешь утверждать, что твое знание глубже, больнее?! Решать, кто ты и зачем пришел в этот мир, нужно прямо сейчас, потому что все мы однажды исчезнем…
— Туда и дорога. Может, он и великий поэт, а я — старая бездарная вешалка. Спившийся маляр. Исторический хлам эпохи индустриализации…
Она подняла руку, коснулась его затылка, запустила пальцы в спутанные пряди. Чайник вскипел и залил примус. За занавеской зашипело.
— Чай у тебя есть? — спросила Юлия.
— Нету. Не употребляем-с, — к Казимиру снова вернулась раздражительность. — Постой, не убирай руку… Ты просто не представляешь, что такое — протянуть один-единственный день. Так, как я живу… И хватит об этом, оставь меня в покое, у меня башка сейчас расколется, как гнилой арбуз…
— У нас с тобой совсем мало времени. Поэтому я должна тебя попросить…
— Побудь со мной там… в спальне, — перебил он, глядя в пол.
— Не могу.
— Почему?
— Прошу тебя, выполни мою просьбу, — повторила она. — Посмотри на меня! Слушай внимательно: ты должен уехать. Исчезнуть из города. Поезжай куда-нибудь, сейчас лето, это просто. Поживи у друзей… хотя бы несколько месяцев.
— Нету у меня друзей, — отворачивая лицо, возразил он. — Разбежались. И ехать мне некуда. И вообще — с какой стати?
— Ты опять за свое, — Юлия отодвинулась. — Ну что с тобой делать?
— Найди мне выпить. Немного. Чекушку.
— Нет!
—
— Вот что мы сейчас сделаем, — Юлия встала. — Я тебя выкупаю! Будет легче, поверь. К тому же помрешь чистым…
Направляясь за занавеску, оглянулась, поймала растерянный и смущенный взгляд Казимира и едва справилась с острым желанием прижать его к себе и утешить.
Она сбросила жакет и осталась в легкой батистовой кофточке. Смешала в ведре горячую и холодную, прихватила таз, кусок простого мыла, холщовое полотенце и отнесла все в комнату. Казимир, белея в полумраке босыми узкими ступнями, рылся среди книг на полке и на ее шаги воровато обернулся.
—
— Не ищи. Там все равно ничего нет, — сказала Юлия, сметая все со стола и отодвигая стул. — И не вздумай сопротивляться.
— Завтра, — проговорил он. — И точка. Я моюсь дома, у Марьяны.
— Не выйдет у Марьяны. Тебе туда больше нельзя.
— Это еще почему? — надменно спросил он. — Ты, что ли, запретишь?
— Раздевайся, скорее!
— Мама дорогая!.. — Казимир, скрипнув зубами, сбросил халат и послушно шагнул к столу. Наклонился над тазом, и Юлия увидела, как его спина и предплечья стремительно покрываются мурашками озноба. Повыше локтя густо синел свежий кровоподтек.
Юлия быстро намылила ему голову и стала смывать пену, черпая кружкой из ведра. Потом накинула полотенце на мокрые волосы и опустила таз на пол.
— Становись!
Казимир откинул полотенце со лба и опасливо ступил в мыльную воду. Теперь он стоял спокойно. По спине и груди сбегали капли. Юлия поднялась на цыпочки и вскинула руки, но все равно не смогла дотянуться до холстинки, заменявшей полотенце.
— Наклонись, — проговорила она. — Я хочу вытереть… И не злись, пожалуйста!
Казимир с размаху рухнул на мокрый стул, будто у него подломились колени. Подтянул поближе таз и
