означиванию» [Amacker 1975: 173]. Но каждый раз, когда конкретная лингвистическая единица представляет лексическую значимость, она сопровождается, по крайней мере, одной грамматической значимостью, соответствующей классу или категории, которым принадлежит единица.
Значимость, считает Амакер, может быть определена как «элементарная значимая лингвистическая единица, принадлежащая системе языка» [Amacker 1974: 41]. В таком определении понятие значимости может с успехом покрыть «монему» в понимании Мартине (но не монему Фрея, единицу процесса), а также релевантные признаки означаемого у Прието (подробнее ч. II, гл. III § 2). Наконец, значимость в таком определении примерно соответствует тому, что Де Мауро, вслед за Прието, назвал лексической или морфологической «ноэмой».
Соссюр считал, что не существует существенной разницы между явлением и единицей, что издатели «Курса» правильно интерпретировали как «парадоксальное следствие: то, что обычно называют “грамматическим фактом”, в конечном счете соответствует определению единицы...» [Соссюр 1977: 154].
Фрей и Амакер распространили понятие значимости на синтаксические отношения. Лексические и грамматические значимости Амакер относил к первому типу «абстрактных сущностей», а синтаксические значимости, «служащие для значимых ограничений совместной встречаемости сегментов» – ко второму типу [Amacker 1974: 42]. С точки зрения конкретной реализации в речи синтаксические значимости находятся на втором уровне абстракции, логически отличающемся от первого, являющемся уровнем сложного знака по отношению к его реализации. Но в действительности оба уровня абстракции сливаются в языковом знаке, поскольку синтаксические значимости возникают только под действием того же ассоциативно-синтагматического механизма, что и лексические и грамматические значимости. Рассмотрение синтаксических отношений как значимости представляет научный интерес и имеет право на существование: «В конечном счете правила языка, – писал В. М. Солнцев, – являются проявлением свойств единиц языка, поскольку эти свойства лежат в основе возможных связей и отношений между единицами языка» [Солнцев 1977: 149].
В записях Соссюра имеются замечания о единицах речи: синтагме как свободной комбинации говорящим субъектом, которая проявляет себя в дискурсе и предложении. Как свидетельствуют конспекты студентов, Соссюр колебался относительно статуса предложения как единицы языка или речи, полагая, что имеется целый ряд типов предложений, принадлежащих языку. Колебания Соссюра, замечает Амакер, связаны с его определением речи как области реализации звуков и конкретных смыслов, а также как области проявления воли и выбора со стороны индивида. Наиболее четко статус синтагмы, и предложения в качестве единиц сформулирован Соссюром во 2-м курсе лекций. «Мы говорим исключительно синтагмами, и вероятный механизм состоит в том, что мы имеем
Таким образом, в Женевской школе сформулирована двойственная природа лингвистических единиц в рамках свойственной этой школе концепции языка и речи. Следует заметить, что вопрос разграничения и природы единиц языка и речи – один из центральных в теории языка – до настоящего времени продолжает оставаться дискуссионным, и, следовательно, актуальным.
Одним из следствий линейности знака является возможность языкового творчества, без чего, в узком смысле, невозможна «свобода» говорящего субъекта, а в широком – литературное творчество. Рукописные источники «Курса» свидетельствуют о том, что Соссюр четко осознавал это важное следствие линейности знака: «Творческая деятельность может быть только комбинаторной и заключается в создании новых комбинаций».
«Литература – это труд, затрачиваемый на сближение слов», – говорил поэт П. Валери. Интересно замечание Р. Барта по этому поводу: «Мнение Соссюра о языке очень близко высказыванию Валери... хотя они ничего не знали друг о друге» [Barthes 1985: 225].
Вопрос о языковом творчестве, рассматривавшийся в Женевской школе, приобретает новое звучание в связи с интересом к нему современной когнитивной лингвистики. Рассматривая проблему субъективности в когнитивной лингвистике, В. А. Гуреев пишет: «Вопросы о том, насколько человек свободен в языке, в каких областях языка и на каком языковом материале эта свобода проявляется, являются весьма актуальными в современной лингвистике» [Гуреев 2005].Глава V Вопросы внешней лингвистики
При изучении рукописных источников «Курса» обращает на себя внимание то, что Соссюр рассматривал две возможности изучения языка (внутреннюю и внешнюю) как две составные части единой науки – лингвистики. Слово «лингвистика», – писал он, – вызывает прежде всего идею совокупности внутреннего и внешнего исследования [Engler 1967: 59].
В Женевской школе получили развитие идеи Соссюра, относящиеся к двум областям внешних исследований: соотношение языка и мышления и вопросы нормы и языковой политики.
§ 1. Соотношение языка и мышления
К проблеме взаимосвязи языка и мышления Соссюр подходил с позиции своей концепции языка как системы значимостей. Он исходил из того, что наше мышление представляет аморфную массу, где нет различий отдельных единиц, представлений и т. д. Членение, упорядочивание этой области осуществляется лишь благодаря языку, причем в каждом конкретном языке этот процесс происходит по своему. Такой подход вытекает из понимания языка как системы произвольных знаков, наделенных присущими им отношениями значимостей. «Согласно Фердинанду де Соссюру, – писал А. Сеше в статье “Мышление и язык, или как понимать органическую связь индивидуального и социального в языке”, – произвольные знаки... имеют значимость только потому, что они взаимообуславливают и определяют друг друга. В результате этого возникает строгое равновесие всех частей системы, которая осуществляет произвольное, но совершенно точное членение мыслительной материи в данных пределах» [Сеше 2003б: 194].
Сходный подход развивал и сам Сеше: «...язык представляет собой систему, наложенную на мышление и его выражение». Из этого он делал вывод, что «язык отображает характер мышления, и... француз не может думать абсолютно так же, как русский» [Там же: 196].
Для женевских лингвистов характерно истолкование языка как механизма, органически связанного с мышлением, выступающего средством познания объективной действительности, вместилищем и хранилищем результатов познавательной и созидающей духовной деятельности человека, общества. Для каждого отдельного индивида родной язык является средством общения, а также орудием мышления и средством осознания действительности. «Родной язык, – писал Ш. Балли, – неотъемлем от нашего мышления. Он тесно связан со всей нашей жизнью – личной и общественной» [Балли 1955: 28]. Развитие мышления ребенка, например, неразрывно и необходимо связано с родным языком, на основе которого оно осуществляется и с его же помощью выражается. В статье «Преподавание родного языка и формирование сознания» Ш. Балли писал, что язык играет важнейшую роль в формировании мышления, и из всех факторов, участвующих в развитии мышления, ни один не может сравниться по глубине своего действия с языком, особенно в раннем детстве [Bally 1935: 206].
Вместе с тем Балли и Сеше полагали, что родной язык оказывает глубокое влияние и на конкретную форму нашего мышления: говоря, мы привыкаем мыслить в определенном русле. В их работах встречаются высказывания, близкие к положениям теории «лингвистической относительности».
В личных записях и самого Ф. де Соссюра привлекает внимание сравнение языка со стеклами очков, через которые мы созерцаем предметы [62] . В то же время он критиковал мнение, согласно которому структурные особенности языка отражают психический склад языкового коллектива. Так, синтаксическая конструкция, характерная для семитских языков – выражение отношения определяющего к определяемому существительному простым соположением слов, – «не позволяет делать каких-либо определенных выводов относительно семитского мышления» [Соссюр 1977: 264]. Он также считал, что явления эволюции не определяются обязательно психическими причинами: «...психологический характер той или другой языковой группы мало значит по сравнению с таким фактом, как исчезновение одного гласного или перестановка ударения, и прочими аналогичными явлениями, в каждый данный момент способными перевернуть взаимоотношения между знаком и понятием в любой из форм языка» [Там же: 265].
У Балли и Сеше встречается сравнение, сходное с соссюровским. При этом воздействие языка на мышление они связывали с произвольным характером знака: «...в самом деле, если основываться на произвольности, следует сказать, что каждый язык – это призма, которая преломляет мысль особым образом» [Bally 1928: 46].
Женевские лингвисты, отмечая важную роль языка в формировании мышления, стремились особенно подчеркнуть активное влияние языка на мышление, причем они это делали еще в более
