Я вернул обойму на место и положил пистолет рядом с ней.
Что-либо изменить не представлялось возможным. Случившееся — единственное, что могло случиться. Тем не менее этот момент очень уж далеко отстоял от лучшего в моей жизни.
Я повернулся к ней спиной и добавил недостающие патроны в магазин «беретты».
Когда присоединился к Тимоти, спросил:
— Все хорошо?
— Нет. Последний раз мне было хорошо до того, как меня застрелили.
Я положил руку ему на плечо.
— Ты говорил, что никто не может попасть из настоящего в прошлое и повлиять на случившееся там, чтобы сделать настоящее, каким оно есть.
— Они уверяли меня, что так говорил Тесла, и вроде бы это правда.
— Твой отец перенес тебя из 1925 года, забрав за несколько минут до того, как случайно тебя застрелил, но твое мертвое тело по-прежнему лежало на лужайке, рядом с телом твоей матери и лошадью.
— Да. Моя жизнь закончилась, когда он меня застрелил.
— Но ты здесь, и это парадокс. Живой… но не меняющийся.
— Потому что у меня нет жизни… нет судьбы… не существует человека, в которого я могу вырасти.
Я опустился на колено, чтобы сравняться с ним в росте.
— Если бы мы перенесли твою мать из прошлого, до того, как он бы ее застрелил, она стала бы такой же, как ты?
— Да. Не меняющаяся физически. Преследуемая будущим. И она не смогла бы покинуть Роузленд, — он оглянулся на тело Виктории. — Только если бы ее снова убили.
Его слова стали для меня новостью.
— Ты не можешь покинуть Роузленд?
— Они говорят… они думают, что я перестану существовать, если выйду за ворота. Я живу вне времени, меня вытащили из моего времени, я оказался в столетии, которому не принадлежу. Может, меня поддерживает только энергетическое поле, поле Теслы, которое действует в пределах Роузленда.
Если бы выяснилось, что так оно и есть, тогда, спасая Тимоти, я лишь приговаривал его к смерти, так или иначе.
Уроды разобрались с Джэмом Дью, и с миссис Теймид, и с шефом Шилшомом, и, возможно, даже с Константином Клойсом, избавив меня от необходимости убивать их, хотя поначалу я думал, что без этого не обойтись, избавив меня от необходимости становиться карателем, чего я страшился. Если бы я отключил поле Теслы и покончил с последним из Стоящих-вне, а похоже, оставался только Генри Лоулэм, я бы спас жизни десятков женщин и детей, которые в последующие десятилетия стали бы жертвами этой оголтелой секты. Неплохой результат, достигнутый за день, особенно для повара блюд быстрого приготовления, к тому же и безработного.
Но этот вечный ребенок, черпающий мудрость из книг и собственного страдания… меня ужасала сама мысль о том, что я мог помочь ему, только положив конец его существованию. После того, что он здесь пережил, после того, что видел и слышал, он по-прежнему держался за свою чистоту, по крайней мере, в том смысле, что оставался ни в чем не повинным, бесхитростным и безобидным. Он заслуживал лучшей доли, чем вторая смерть.
Я превратился в хозяина его судьбы. Мог дать ему жизнь, надежду и счастье. Но я не наделен такой божественной властью, я всего лишь странствующий чистильщик, иду, куда должен, очищая одно место или другое, а потом направляюсь к следующему разливу зла.
Услышав, что он может умереть, шагнув за ворота Роузленда, я поначалу не знал, что и сказать. Смог только обнять его и крепко прижать к себе. Наверное, поступил правильно, потому что он тоже обнял меня, и какие-то мгновения мы черпали силы друг у друга, стоя в тоннеле под Роузлендом, тогда как поркеры бродили по другим тоннелям и залитому солнечными лучами миру наверху, кормясь человеческой плотью с тем же аппетитом, с каким минотавр пожирал попадавших в его лабиринт под Критом.
— Я хочу, чтобы ты повидался с одним человеком, — сказал я, когда мы направились к развилке, о которой говорила Виктория.
Он покачал головой.
— Я хочу отправиться в прошлое, чтобы вновь остался один Тимоти — не два, только один, жизнь которого оборвалась в 1925 году.
— Может, это неплохой вариант, — признал я. — Но часто то, что мы хотим, не самое лучшее. Я говорю о моей подруге, которая сейчас в гостевой башне. Она очень милая женщина. Я хочу выслушать ее мнение, прежде чем мы решим, что делать дальше.
— Кто она?
— Я бы отдал все, что угодно, чтобы получить ответ на этот вопрос, Тим.
Когда глубоко под ухоженными лужайками Роузленда облицованный медью коридор разделился на два, мы повернули направо, к гостевой башне.
Я настолько зациклился на откровении Тимоти насчет того, что он не сможет существовать за стенами поместья, что только теперь осознал важность другой его фразы. Процитировал мальчика:
— Преследуемая временем.
— Я умер в прошлом. И, умерев там, не принадлежу настоящему. Однако я жив. Мой разум и во времени, и вне его. Возможно. Поэтому… я вижу то, что только должно случиться.
— Будущее?
— Полагаю, что да.
— Когда я в первый раз пришел в твою комнату, ты сидел на большом стуле. Глаза у тебя закатились под верхние веки. Ты был в трансе?
— Я могу входить в него, когда захочу. Но иногда такое случается, когда я этого не хочу.
— Ты говорил что-то насчет лиц, тающих на черепах, которые превращаются в сажу, уносимую ветром… Ты хочешь сказать, увиденное тобой когда-нибудь случится?
— Вспышки ярко-белого света, превращающие все в сажу и пыль.
— Школьницы в форме и гольфах. Одежда их в огне, и их волосы тоже, а когда они пытаются закричать, пламя вырывается из ртов. Ты видел… войну?
— Я видел много чего. Не знаю, что может случиться, а что действительно случится.
После паузы я спросил:
— Ты видел что-то хорошее, будущее, в котором тебе хотелось бы жить?
— Не так, чтобы часто.
— Если будущее не определено… почему уроды продолжают появляться здесь долгие годы? Почему другое, альтернативное будущее никогда не проявляет себя в Роузленде?
— Может, потому, что в большинстве возможных будущих, в восьмидесяти или девяноста процентах, уроды созданы, и мир разрушен войной.
— Но этот вариант не является неизбежным?
— Нет. Мы видели, как от одного полного прилива к другому что-то менялось.
— Например?
— Например, раньше не было этих гигантских летучих мышей.
— Это изменение к худшему.
— Да, но если что-то может меняться к худшему, то точно так же могут быть изменения к лучшему.
Остаток пути мы прошли в молчании.
Тоннель закончился крутой спиральной лестницей из нержавеющей стали. Я первым поднялся футов на пятьдесят. На верхней ступени понял, увидев медный купол в сорока футах над головой, что мы на третьем этаже гостевой башни.
Все большое помещение, даже пол, облицевали сверкающей медью. Медь инкрустировали сложным рисунком из серебряных дисков, каждый с символом вечности.
Хроноскаф, конечно же, поражал воображение, но самым удивительным я нашел другое. Сразу
