— Ага. Немного. Было так приятно.
— Я не люблю плакать, — сказал Эндрю. — Меня это пугает. Я боюсь, что, однажды начав, никогда больше не остановлюсь. — Тут его лицо вспыхнуло до корней волос, и он пробормотал: — Боже мой…
— О Эндрю, — сказала Фрэнсис, — прости меня.
— За что? Черт, неужели ты подумала…
— Все можно было бы сделать иначе, наверное.
— Что? Что можно было бы сделать иначе? Ох, черт.
Он налил им обоим вина и сел, нахохлившись, совсем как Джил несколько дней назад.
— Это все из-за Рождества, — сказала Фрэнсис. — Именно оно всегда вызывает из глубины памяти плохие воспоминания.
Но сын отмахнулся от этой мысли, сделав жест рукой, словно хотел сказать: «Достаточно, не продолжай». И наклонился вперед, чтобы изучить подарок Юлии. Так же, как Фрэнсис, он обмакнул палец в суп и одобрительно хмыкнул. Потом попробовал кусочек моллюска.
— Я чувствую себя ужасной лицемеркой, Эндрю. Настояла, чтобы все были паиньками и поехали домой, а сама почти не навещала родителей после того, как стала жить самостоятельно. Если я и приезжала к ним на Рождество, то уезжала на следующее утро или вообще в тот же вечер.
— Интересно, а они сами возвращались домой на Рождество — твои родители?
— Твои бабушка и дедушка?
— Да. Думаю, они-то как раз возвращались.
— Точно не знаю. Мне вообще мало что про них известно. Ведь была война. Она как пропасть прошла через мою жизнь. Та жизнь, с родителями, осталась на том краю. И оба они уже умерли. Когда я уехала из дома, то старалась думать о родителях как можно меньше. У меня просто сил на них не хватало. И поэтому я не навещала их. А теперь ругаю Роуз за то, что она не хочет ехать к своим родителям.
— Я так понимаю, тебе было не пятнадцать лет, когда ты уехала из дома?
— Нет, восемнадцать.
— Ну вот, значит, ты чиста.
Это абсурдное замечание насмешило их обоих. Чудесное взаимопонимание. Как хорошо она ладит со старшим сыном! Так было с тех пор, как он повзрослел — то есть совсем еще недолго на самом деле. И какая же это радость, какое утешение за…
— А Юлия… Она ведь тоже не ездила домой на Рождество?
— Но она и не могла, она жила здесь, в Англии.
— Сколько ей было, когда она приехала в Лондон?
— Лет двадцать, кажется.
— Что? — Эндрю даже закрыл лицо руками, а потом убрал их и проговорил: — Двадцать. Мне сейчас столько же. А мне иногда кажется, что я еще не научился толком шнурки завязывать.
Оба молчали, пытаясь представить себе совсем юную Юлию.
Фрэнсис сказала:
— Помнится, я видела одну фотографию. Свадебную. Там она в шляпке с таким количеством цветов, что лица почти не видно.
— Без вуали?
— Без вуали.
— Господи, приехать сюда, совсем одной, к нам, холодным англичанам. А каким был мой дедушка?
— Я с ним ни разу не встречалась. Они не очень-то жаловали Джонни. И, разумеется, меня. — Стараясь найти причину всех этих огромной важности поступков, Фрэнсис продолжала: — Понимаешь, тогда шла холодная война.
Эндрю теперь сложил руки на столе, оперся на них и хмурился, глядя на маму и желая понять.
— Холодная война, — повторил он.
— Боже праведный! — воскликнула Фрэнсис, потрясенная. — Конечно же, я забыла, мои родители тоже не одобряли Джонни. Они даже написали мне письмо, в котором называли меня врагом родины. Предательницей — да, думаю, такое слово они употребили. Потом они, правда, изменили свое мнение и приехали ко мне; вы с Колином были тогда совсем еще малютки. Джонни как раз был дома. Он назвал моих родителей отбросами истории. — Фрэнсис чуть не заплакала снова, с такой силой нахлынули на нее воспоминания о тех трудных годах.
У Эндрю одна бровь поползла наверх, лицо сморщилось от выпирающего наружу смеха, и вот он уже не справился и прыснул. И замахал руками, словно отменяя смех.
— Это так забавно, — попытался он извиниться.
— Ну да, должно быть, это забавно.
Он уронил лицо на руки, вздохнул и оставался в такой позе долгую минуту или две. Из-под сложенных рук раздался его голос:
— Я просто не думаю, что во мне есть силы…
— Для чего? Силы на что?
— Откуда она у вас, эта уверенность? Поверь, я по сравнению с вами очень хрупкое создание. Возможно, это я — отбросы истории.
— Что? О чем ты?
Эндрю приподнял голову. На красном лице блестели слезы.
— Да так, ни о чем. — Он опять помахал рукой, развеивая грустные мысли. — Ты знаешь, а я бы не отказался попробовать, что тут у тебя на подносе.
— Разве ты не вернулся только что с рождественского обеда?
— Филлида была не в том состоянии, чтобы готовить. Она рыдала, и кричала, и падала в обморок. Знаешь, она на самом деле сумасшедшая. Я имею в виду, по-настоящему сумасшедшая.
— Соглашусь с тобой.
— Юлия говорит, это потому, что ее — Филлиду — отослали в Канаду, когда началась война. Бедняжке, по-видимому, не повезло, семья, которая ее приняла, была не самая приятная. Она их всех ненавидела. И когда вернулась домой, то стала совсем другим человеком, так ее родители говорили. Они не узнавали дочь. Филлида уехала, когда ей было десять лет. Вернулась уже почти в пятнадцать.
— Что ж, остается только пожалеть ее.
— Угу. А потом еще такой подарочек в виде товарища Джонни! — Эндрю подтянул к себе поднос, встал, чтобы взять ложку, вилку и нож, сел и только окунул ложку в суп, как опять с улицы в дом кто-то вошел. Дверь у них за спиной с шумом раскрылась, и появился Колин, принеся с собой холодный воздух и ощущение темноты за стенами. Его несчастное лицо было для них как обвинение.
— Что это я вижу — еду? На самом деле еду?
Он немедленно уселся за стол и, схватив ложку, которую достал для себя Эндрю, принялся за суп.
— Ты тоже остался без праздничного обеда?
— Да. Мать Софи вдруг вспомнила, что она еврейка! Говорит, мол, какое ей дело до Рождества. Хотя раньше они всегда его отмечали. — Он доел суп. — Почему ты никогда не готовишь такую еду? — спросил он у Фрэнсис недовольно. — Вот это я понимаю — суп.
— Ты сам подумай: сколько перепелок мне придется приготовить для каждого из вас, с вашими-то аппетитами?
— Погоди-ка, — сказал Эндрю, — как насчет поделиться?
Он поставил на стол одну тарелку, потом вторую — для Колина — и еще одну вилку с ножом. Затем положил себе перепелку.
— Их нужно разогревать десять минут, — сказала Фрэнсис.
— Какая разница? И так вкуснотища.
Братья ели, соревнуясь друг с другом. Когда от перепелок остались одни косточки, ложки зависли над пудингом. И через полминуты он тоже исчез.
— А что, у нас будет настоящий рождественский пудинг? — поинтересовался Колин. — Без него Рождество не праздник.
