более многочисленными, всё более временными и вместе с тем всё более убогими.
Тогда появились банды, осознавшие свои перспективы в среде отчаявшихся просителей, – так стервятники кружат над раненым в пустыне. Непрерывно растущий город притягивал шайки с гор, ватаги с равнин и отряды с полей брани Объединительных Войн, которые чуяли готовую поживу в виде уязвимых людей. Начались убийства – кровавые, замышленные для того, чтобы посеять эпидемию страха.
И самой худшей из всех была банда Бабу Дхакала. Его люди были сильнее, быстрее и безжалостнее остальных, и не знали пределов в измывательствах над людьми и своём моральном падении. Палладису довелось увидеть, как одному из людей Дхакала выкололи глаза и бросили его истекать кровью на ступенях мед-центра. Его палачам отсекли конечности, а обрубки их тел насадили на высокие копья и оставили на съедение птицам-падальщикам. Убийства во имя мести, убийства для поддержания чести, убийства просто так. Во всём этом не было никакой логики, и к моменту, когда самое худшее закончилось, остался лишь Бабу Дхакал.
Никто не знал, откуда взялся этот страшный главарь банды, но слухов ходило множество. Некоторые утверждали, что он состоял в Легио Кустодес и не возвратился с Кровавых Игр. Другие говорили, что это был один из Громовых Воинов Императора, каким-то образом переживший окончание Объединительных Войн. Ещё кто-то уверял, что он был космодесантником, чьё тело отказалось взойти на последнюю ступень превращения в постчеловека, и который бежал раньше, чем его успели прикончить. Скорее же всего, Дхакал просто был безжалостным ублюдком, который оказался безжалостнее и ублюдистее всех остальных.
Но его зловещая репутация не отпугивала тех, кто отчаянно стремился попасть во Дворец, и день за днём, год за годом, Город Просителей разрастался всё сильней. Вооружённые отряды из Дворца периодически прочёсывали его улицы, подбирая всякое отребье и сброд, слишком нерасторопных или тупых для того, чтобы спрятаться, но это не давало ничего, кроме успокоения совести знатных лордов Терры. В общем и целом, Город Просителей жил по своим собственным законам.
Имперские глашатаи, эскортируемые сотнями вооружённых солдат, порой осмеливались добраться до Арки Провозглашений, чтобы зачитать имена тех, к кому удача в конце концов повернулась лицом и кому было дозволено войти во Дворец. Лишь считанные единицы из этих вызванных проходили сводчатым проходом, ведущим к Вратам Просителей. По большей части они или лежали мёртвыми в безымянных проулках, или, оставив всякую надежду когда-нибудь добиться права на вход, просто-напросто вернулись в тот уголок земного шара, который когда-то звали домом.
Палладис был одним из тех счастливчиков, кого призвали во Дворец вместе с семьёй, когда Город Просителей ещё был обителью спокойствия и порядка. Он прибыл из южных земель Румынии, где в поте лица занимался своим ремеслом каменных дел мастера и резчика по мрамору, работая во дворцах бурно развивающихся технократических домов-картелей, которые вырастали из блуждающих песков на границе 'пыльного котла'. Но мега-строения становились всё выше и выше, владычествующий издревле камень был вытеснен сталью и стеклом, и Палладис обнаружил, что вынужден искать работу где-нибудь в другом месте.
Взяв жену и новорожденных сыновей, он пересёк земли, всё ещё покрытые шрамами глобальной войны, которая бушевала так долго, сколько помнили себя живущие. Только сейчас начинала брезжить возможность того расцвета, о котором говорили глашатаи Императора. В поисках этого благоденствия Палладис перевалил через хребты Сербии и держался Карпатской горной дуги, пока не вступил на родину русов и не прошёл вслед за торговыми караванами по древнему Шёлковому пути через равнины Нахичевани. Здесь они повернули на восток, миновав Ариану[34] и снова ставшие плодородными земли индоев[35], а потом местность пошла вверх и показались горы, отмечающие край света.
Это зрелище вселяло благоговение, и оно навсегда отпечатлелось в его памяти, но последовавшие за этим годы придали его очарованию горький привкус.
Палладис отвлёкся от воспоминаний об убийстве и протиснулся через пластиковые полосы завесы, которая удерживала основную массу пепла в пределах крематория. Воздух был наводнён золой. Остатки покойников начинали забивать топку, так что печь скоро придётся опорожнять. Палладис повесил свой прорезиненный фартук и стянул рукавицы из толстого брезента. Затем он освободился от смоченной ткани, обмотанной вокруг рта и носа, за которой последовали запачканные пеплом защитные очки.
Пригладив руками свои растрёпанные волосы, Палладис прошёл через дверной проём в главную часть Храма. Как обычно, она была запружена скорбящими, и приглушённые рыдания женщин и мужчин возносились к вделанным в карнизы бесстрастным ангелам. Палладис почувствовал, что его глаза влечёт к плавным изгибам Отсутствующего Ангела, и положил свою руку на его холодную мраморную поверхность.
Тёмный нефрит происходил из Сирии, его вручную довели до ума и отполировали до такой гладкости, которая достижима лишь при любовном отношении мастера. И несмотря на это, Вадок Сингх забраковал его и выбросил прочь. Палладис почувствовал, как при мысли о военном каменщике Императора его руки стискиваются в кулаки. Сингх был столь одержим своим ремеслом, что отметал всё, что не соответствовало его жёстким требованиям, будь то сырьё, инструменты, чертежи или люди.
Особенно люди.
Взгляд Палладиса привлекло лишённое черт лицо, и он снова спросил себя, чьим же портретом должна была стать его неоконченная поверхность. Теперь это было неважно. Оно никогда не будет завершено, так что это был пустой вопрос. Палладис услышал, что кто-то зовёт его по имени, и оторвал глаза от отсутствующего лица, чтобы посмотреть на другой конец помещения.
Роксанна сидела вместе с Майей и двумя её выжившими детишками. На обоих прекрасно подействовали противомикробные средства, которые девушка получила от Антиоха. Сбоку сидел муж женщины, Эстабен, и Палладис почувствовал прилив раздражения. Он запретил этому человеку распространять листовки 'Лектицио Дивинитатус', понимая, что неблагоразумно привлекать дополнительное внимание к месту, которое люди настойчиво называют храмом.
Роксанна подняла руку, и он ответил ей тем же жестом. Он знал, что она навлечёт на них беду, – это было лишь вопросом времени. Кто-то вроде неё не мог скрываться вечно, даже в таком месте как Город Просителей. Здесь никто об этом не знал, но Роксанна была уникумом, и её семья в конце концов потребует, чтобы она к ним вернулась. Применив силу, если на то возникнет необходимость.
Он направился к ней, сочувственно улыбаясь скорбящим и понимающе кивая тем, кто их сопровождал. Когда он приблизился, Роксанна подняла на него глаза и положила ладонь на головку ребёнка, устроившегося у Майи на руках.
– Похоже, лекарство действует, – сказала она. – Думаю, оба будут в порядке.
– Рад это слышать, – откликнулся Палладис, ероша волосы мальчика, сидящего рядом с Майей.
– Его зовут Арик, – сообщила Майя, протягивая руку, чтобы погладить ребёнка по щеке.
– Хорошее имя, сильное, – сказал Палладис, обращаясь к мальчику. – Ты знаешь, что оно означает?
Тот отрицательно потряс головой, и Палладис поднял сжатую в кулак руку.
– В самую раннюю пору Объединения Арик был одним из тех, кто нёс молнии Императора, – сообщил он. – Говорят, что он был выше Полой Горы, и что он проложил Моханский перевал одними своими кулаками. Потерпи, и думаю, что со временем ты сможешь вырасти таким же здоровенным.
Мальчик улыбнулся и тоже поднял кулак. Майя протянула руку и положила ладонь на плечо сына.
– Да пребудет с тобой любовь Императора, – сказала она. – Ты благословлён детьми?
Палладис тяжело вздохнул, но кивнул:
– Два мальчика.
– Они здесь? – спросила Майя. – Мне бы так хотелось с ними встретиться и рассказать им, какой у них прекрасный отец.
– Были здесь, – ответил Палладис. – Они умерли.
– Ой, я так извиняюсь, – всполошилась Майя. – Я не знала.
– Что с ними случилось? – спросил мальчик.
– Арик, замолчи сейчас же! – воскликнула Майя.
