Она не дала ему договорить, в коридоре уже послышались размеренные шаги учителя арифметики.
— А что это за выдумка с учебниками, будто бы украденными Глебушкой? Зачем ты на братца наговорил?
— Это не выдумка! — нахмурил брови мальчуган, вдруг набычившись. — Почему мне никто не верит, кроме отца Себастьяна? Даже ты, нянюшка! Глеб украл у меня учебники, по ночам зубрит вслух латынь и греческий, будто готовится к экзамену. И никакой он не немой! Я сам слышал!.. — Последнюю фразу Борис выкрикнул, но, заметив входящего немца, весь съежился и промямлил: — Гутен морген, герр Мойзель…
Евлампия до того была потрясена услышанным, что выбежала из комнаты, не поздоровавшись с учителем. Лицо Мойзеля вытянулось от изумления, и даже приоткрылся щербатый рот с неровными, гнилыми зубами, которые он всегда тщательно скрывал, умудряясь говорить, почти не разлепляя губ.
Нянька пребывала в смятении. Борисушка не мог ей лгать, он всегда делился самым сокровенным и вообще был довольно открытым мальчиком. Но Глеб… Если все, что говорит Борисушка, принять на веру, то получается что-то уж совсем невероятное! Шестилетний мальчуган вводит в заблуждение целый дом! Оказывается, он не только умеет говорить, но и научился читать, да еще на чужих языках! Кто его этому научил, а главное — зачем? Больше всего няньку задело, что Глебушка оказался настолько скрытен даже с нею. «А вдруг он повредился в уме?» — ужаснулась карлица, ведь поступки Глеба и в самом деле казались безумными. Она решила не мешкать и выяснить все немедленно.
Евлампия ворвалась в комнату мальчика без стука и застала его врасплох. Вопросы оказались лишними — он не успел спрятать под подушку книгу, которую изучал, лежа в постели. Нянька выхватила ее у него из рук. Это был учебник греческого языка. Борис не лгал! Однако, несмотря на столь явную улику, выяснить правду оказалось делом не простым. Глеб тут же отвернулся к стене и накрылся одеялом с головой.
— Глебушка, миленький, да разве я враг тебе? — начала она ласково, как обычно. — Но зачем же ты крадешь учебники у брата? Ведь Борисушке за не выученные уроки ставят плохие отметки, папенька сердится.
Под одеялом послышалось шуршание. Она догадалась, что мальчик пользуется паузой и потихоньку перепрятывает под матрац другой учебник.
— Послушай, голубчик, я знаю, что ты не немой и можешь говорить, а значит, должен отвечать за свои поступки.
Шуршание прекратилось.
— Борисушка слышит, как ты по ночам читаешь вслух, — продолжала Евлампия. — Это правда? Ты умеешь читать? Кто же тебя научил?
Мальчик резко скинул одеяло на пол, сел в постели и бросил на няньку полный ярости взгляд, от которого ее пошатнуло. В тот миг она поняла, что совсем не знает этого нового Глеба и неизвестно, чего от него ждать.
— Почему ты вошла без стука? — спросил малыш очень низким голосом, похожим на голос взрослого мужчины, и тут же упрекнул свою преданную сиделку: — Это весьма невежливо с твоей стороны.
Карлица так и упала в кресло, не в силах вымолвить хоть слово в ответ. Слезы брызнули у нее из глаз. Всего лишь второй раз в жизни Глеб видел, как плакала нянька. Полтора года назад, когда умерла маменька, и вот теперь.
— Что ты, Евлампиюшка?! — испугался он и, вскочив, бросился к ней на колени. — Это я так… прости меня, пожалуйста! — тоже залившись слезами, умолял малыш.
Нянька расцеловала его в мокрые щеки и, просияв, воскликнула:
— Ах, дурачок! Ведь это я от счастья плачу! Ты снова говоришь! Как ты меня пугал-то своим молчанием… Уж я думала, навсегда… Что ж раньше-то не признался?
— Не хотел. — Мальчик вдруг насупился и отвернулся.
— А читать где научился?
— От маменьки.
Хотя Глебушка и заговорил, но явно ничего не собирался объяснять. Однако Евлампия тут же припомнила, как Наталья Харитоновна в последнее лето жизни в Тихих Заводях часто забирала у нее сына и уходила с ним в лес. Нянька это понимала как желание приласкать малыша, уже тогда испытывавшего недостаток любви со стороны отца. «А уж книга, какая никакая, всегда была у княгини под рукой, — вспомнила Евлампия. — Больно Наталичка читать любила и малыша своего решила загодя приучить к чтению, будто предвидела скорую кончину». Она едва опять не всплакнула, вспомнив о своей любимице, но Глеб вдруг заносчиво заявил:
— А латынь и греческий я сам учу, не в пример Бориске!
— За что ты так сердит на брата? — удивилась нянька.
— Он ябеда и предатель!
— Послушай, Глебушка, ты же умный мальчик, — ласково начала Евлампия, и в ее маленьких серых глазках загорелись озорные огоньки, — тебе никак нельзя ссориться с братом, а, напротив, если ты так силен в языках, надо помочь ему. Вам надо вместе заниматься, и тогда папенька, узнав о твоем прилежании, наймет и для тебя учителей…
Она рассуждала просто: «Если князь поймет, что его младший сын не по годам умен и талантлив, то его отношение к Глебушке тотчас переменится. Ведь он всегда говорил, что хотел бы гордиться сыновьями, а немого, да к тому же хворого не отдашь в учение…» Но при упоминании об отце Глеб заметно вздрогнул.
— Не выдавай меня, нянечка! — жалобно попросил он. — Папенька не должен знать, что я умею читать… И говорить тоже…
— Что за чепуха! — в сердцах воскликнула Евлампия. — Он безумно обрадуется и, вот увидишь, наймет для тебя лучших учителей!
— Не хочу учителей, сам выучусь, не говори ему! — отчаянно закричал Глеб, и в его панически расширенных глазах она прочитала такой ужас, что не стала настаивать.
В это время с кухни прислали завтрак, состоящий из пшеничной каши с вишневым вареньем, стакана простокваши, чая и булочки с марципаном. Всему этому было суждено вернуться на кухню почти в целости — после смерти матери Глебушка страдал отсутствием аппетита. В последнее время у него появилась странная привычка — прежде чем прикоснуться к еде, он заставлял старого слугу Архипа, отданного князем ему в услужение, пробовать каждое блюдо и напиток, словно какой-нибудь римский цезарь, подозревающий придворных в злом умысле. Нянька смотрела на это как на игру, на единственное развлечение хворого мальчика. Но даже после того, как покорный Архип отведывал всего понемногу, Глебушка ел неохотно. Не изменил он традиции и сегодня, жестом показав Архипу, чтобы тот попробовал еду. Старый слуга не без удовольствия отпил простокваши, съел большую ложку каши, поморщившись, глотнул чаю, которого не любил, и отщипнул от булочки изрядный кусок.
— Ох, и вкусно, княжич! Кушайте, поправляйтесь! — Архип поклонился мальчугану, и тот, шустро спрыгнув с коленей няньки, уселся за стол.
К удивлению карлицы, Глебушка с аппетитом принялся за еду. Она отметила про себя, что мальчик явно идет на поправку, хотя доктор, приходивший два дня назад, почему-то этого не заметил и выписал новое лекарство.
— Я гляжу, ты скоро в двери не пройдешь, Архип, — подшутила она над стариком, доедавшим кусочек булки. Со времени своего знаменитого путешествия из погорелой Москвы в Тихие Заводи тот заметно раздобрел.
— С таким славным господином, пожалуй, что и не пройду. — Архип с удовольствием наблюдал за тем, как жадно ест малыш, и даже подмигнул Евлампии с таким гордым видом, словно в этом необыкновенном аппетите была его личная заслуга.
— Ступай-ка к себе, — приказала ему карлица, — посуду я потом сама снесу на кухню.
Ей не терпелось продолжить объяснение с Глебушкой, а при старом слуге он явно не желал обнаруживать свое умение разговаривать.
Архип знал, что спорить с шутихой себе дороже, и, как ни хотелось ему еще полюбоваться маленьким
