Прожив в доме Обольянинова два года, она понемногу освоила простонародный итальянский, на котором разговаривала прислуга, но все равно своей ни для кого не стала. Все здесь казалось ей чужим, и она была для всех чужой. Стремительно взрослеющий Глеб ее почти не замечал и явно в ней не нуждался. Граф, знавший об артистических способностях карлицы, ни разу не попросил ее выступить перед домашними. Евлампия стеснялась съесть лишний кусок за столом, чувствуя, что кусок этот ею не заработан. Князь Белозерский содержал ее как няньку своих детей, как домашнюю комедиантку, и она не стыдилась ни той, ни другой роли, полагая в простоте душевной, что всякий честный труд почетен… Здесь, в Италии, сильно постаревшая женщина чувствовала себя никому не нужной дармоедкой. Она все чаще стала подумывать о возвращении в бродячую труппу Якова Цейца.
Однажды Евлампия случайно подслушала разговор между камердинером графа и поваром. Те засиделись ночью на кухне за бутылью вина, болтая вполголоса.
— Хозяин-то наш опять взялся за старое, — по секрету сообщил камердинер. — Был я с ним недавно в Париже. Раньше он состоял на службе у Бонапарта, а нынче королю присягнул.
— Да ну? — удивлялся захмелевший повар. — Неужто граф служил корсиканцу?
— Не дожить мне до завтра, если вру! — клялся пьяный и оттого необычайно откровенный камердинер. — Шпионил по всей Европе, выслеживал, кого приказано, а после лично держал доклад перед французским императором!
— Смотри-ка, отчаянный парень наш граф! — с панибратским восхищением воскликнул повар, которого вовсе не шокировал тот факт, что хозяин занимался шпионажем.
— Еще какой отчаянный! — хвастливо подтвердил собутыльник. — А теперь-то ему и вовсе на пути не становись! Такую силу заберет, что страх, да и только…
— Это еще почему?
— А мальчонка-то? Думаешь, зря он приблудного щенка, как принца, содержит? Лучшую комнату ему под лабораторию выделил! Сколько деньжищ на эти книги, на учителей, на опыты идет — тьма! Три любовницы в месяц того не промотают, сколько этот мальчишка за день в своих чертовых колбах перегонит и перепарит! И отказу ему нет и быть не может!
— Какое-то колдовство… — пробормотал повар, борясь с одолевающей его сонной одурью.
Камердинер сделал многозначительную паузу, оттопырил губы и поднес к ним указательный палец.
— Тс-с, тайна! Мальчонка варит для графа яды…
— Забери его дьявол к себе в пекло! — откликнулся повар, не уточняя, кого имеет в виду — хозяина или мальчика.
— Богу в уши твои слова, приятель… Мальчишка не иначе как знается с чертом, а то откуда бы у молокососа такие таланты! Покамест они с графом травят кошек и крыс, но в скором времени, попомни мое слово, примутся за людей…
Повар запустил пальцы в свои всклокоченные рыжие кудри, таращась на пустую бутыль с мистическим испугом:
— Вот оно как, значит, вот оно как… Я и смотрю, кот из кухни пропал, а крысы дохнуть начали! Каждый день в кладовой двух или трех подбираю, прямо напасть! Шерсть на них дыбом, морды в крови… А я-то грешил на чуму, да только какая чума зимой!
Дальнейший разговор приятелей потрясенная Евлампия слушать не стала и поспешила к себе, позабыв причину, по которой шла на кухню. Ночью, терзаясь страшными мыслями, карлица не могла уснуть. «Что же это, в самом деле? — вопрошала она кого-то невидимого и неведомого. — Вырвала я Глеба из лап одного чудовища, так он угодил в логово другого, куда более коварного! Неужели ты, Господь, покинул мальчика? Не может этого быть!» Она молилась до утра, а едва забрезжило солнце, вошла в комнату Глеба.
Евлампия просидела у кровати внука целый час, разглядывая его лицо, такое родное и в то же время чужое. Даже во сне эти черты искажала презрительная, скептическая маска, которую он в последнее время уже не снимал. Женщина вспоминала, как впервые заметила ее на лице болезненного, одинокого в родной семье малыша, как тонкая ледяная корка его напускного цинизма становилась все толще, пока вовсе не отгородила Глеба от людей… Милый, добрый, несчастный ребенок остался жить только в ее воспоминаниях. Нынешнего угрюмого и скрытного подростка она совсем не знала.
Как только Глеб открыл глаза, она склонилась над его изголовьем:
— Это правда, что ты изготовляешь яды для графа? Об этом уже судачит прислуга.
— Ты, как всегда, трешься между лакеев! — презрительно усмехнулся внук.
— Так это правда или нет? — настаивала Евлампия.
— Пусть будет правда. — Внук явно наслаждался ее испугом. — Граф хочет собрать уникальную коллекцию. Я обязан ему помочь, отплатить за его доброту и щедрость.
— А для каких целей ему нужны яды, ты не догадываешься?
— Для каких целей служат яды, знают даже малые дети, — фыркнул Глеб. — А догадываюсь я только о том, что если буду перечить графу, наверняка не попаду в Сорбонну.
— Ты будешь учиться в Сорбонне на доктора, а граф примется травить твоими ядами людей. — Евлампия с мольбой смотрела на внука. — Опомнись, пока не поздно, какой ты грех на душу берешь?
— Да почему непременно людей? С чего ты взяла? — возмутился подросток. — Мы с графом травим только крыс и приблудных кошек.
— Твой благодетель — французский шпион, — выложила она последнюю карту, — и яды ему нужны, чтобы расправляться с неугодными людьми.
— Французский шпион?! — подпрыгнул в постели Глеб. — Так значит, его парижские связи еще солиднее, чем я предполагал…
— Куда уж солиднее, — вздохнула карлица. — На прошлой неделе он был представлен Людовику Восемнадцатому.
— Самому королю?! — Глеб вскочил с постели и принялся быстро одеваться. — Вот видишь, — говорил он возбужденно, — с таким покровителем я не только получу лучшее европейское образование, но и легко войду в высшее парижское общество.
— Да побойся Бога! Он же шпионил против России, против твоей родины!
— У меня нет больше ни дома, ни семьи, ни родины, бабушка! — отрезал Глеб. — А тебе советую держать язык за зубами и не болтать о том, что граф — шпион! И будет совсем замечательно, если ты вернешься в свой цирк.
— Ты меня гонишь? — Пронзительный взгляд Евлампии, казалось, пытался проникнуть в душу внука.
— Мне не нужна больше нянька, — сказал он, по-прежнему резко, однако, отвернувшись и борясь со смущением, которое пробудил в нем этот взгляд. — Неужели не ясно, что я вырос?! — И Глеб преувеличенно торопливо вышел из спальни.
В столовой за завтраком граф, по обыкновению, расспрашивал его о занятиях и об учителях. Подопечный отвечал немногословно, едва разжимая губы. Наконец, как бы между прочим, Обольянинов заметил:
— Недавно узнал из одной любопытной книжки, что известная отравительница Тофана орудовала бесцветным ядом, без запаха и вкуса, состав которого до сих пор не разгадан.
Глеб продолжал вяло ковырять вилкой пудинг, вытаскивая из него изюм, который терпеть не мог. Его недруг-повар, осведомленный об этом, всегда клал изюм с избытком, мелочно досаждая мальчику. Граф, не дождавшись ответа, спросил напрямик:
— В книге твоего монаха было что-то подобное?
— Нет! — Оставив пудинг, Глеб взялся за яичницу с беконом.
— По крайней мере, у тебя есть хоть какие-нибудь догадки насчет состава этого яда? — не унимался Обольянинов.
— Можно поставить серию опытов. — Подросток наконец поднял взгляд от тарелки. — Но прежде вы должны кое-что пообещать.
— Что же именно?
— Что никогда и ни при каких обстоятельствах не посягнете на жизнь моего отца. — Он отчеканивал
