— Глеб, я всегда мечтала о таком брате, как ты, — призналась девушка, по-прежнему пристально и серьезно глядя ему в глаза.
— Я никудышный брат, — ответил он, скрывая смущение. — Не веришь? Спроси Бориса при случае. Но все равно спасибо.
Юноша взял ее руку и прикоснулся к ней губами.
Каталина нежно погладила его белокурые волосы и восхищенно спросила:
— А где ты научился так здорово драться?
— В Сорбонне у нас был один студент-полукровка, англичанин из колоний. Он вырос в Индии и одинаково хорошо владел боксом и индийской борьбой. Я брал у него уроки того и другого…
Дождавшись сумерек, Глеб отправился в особняк статского советника Савельева на Мойке. Он скрыл от Каталины еще одну находку, обнаруженную в комнате Венсенна: неотправленное письмо ее отцу, в котором сообщалось о визите Савельева и о его недвусмысленном предупреждении в отношении дела барона Гольца. Глеб разорвал шпионское послание на мелкие клочки и злорадно бросил их в реку: «Пусть графа отправят в Сибирь! Он это вполне заслужил…»
На рассвете восьмого августа большая дорожная карета, запряженная четырьмя рысаками, въехала в столицу. Виконтесса де Гранси приказала кучеру нигде больше не останавливаться на ночь (ей хватило одной ночевки на постоялом дворе в России, чтобы принять такое решение). Путешественники спали сидя, укрывшись пледами, с трудом вытягивая затекшие ноги. Кучер, всю ночь нахлестывавший лошадей, под утро тоже начал задремывать на козлах. Уставшие, голодные рысаки миновали заставу, окраинные улицы и теперь не торопясь, никем не понукаемые влекли карету по Невскому проспекту, в этот ранний час еще почти пустому. Спящий кучер уронил поводья, его голова безвольно моталась из стороны в сторону, как у мертвеца. И эта большая дорожная карета, траурно-черная, с зашторенными окнами, казалась призраком среди других экипажей, порождением ночного тумана, исторгнутого болотистой столичной землей. В конце концов лошади сами остановились возле открытых дверей кофейни. Их привлек сладкий запах свежевыпеченного хлеба, и они пошевеливали раздутыми ноздрями, жадно впивая его.
Виконтессе в этот миг впервые за много лет приснился Евгений Шувалов. Он, еще совсем юный, плыл на лодке по Яузе, с молоденькой девушкой в розовом платье. Незнакомка прикрылась от солнца летним ажурным зонтиком, и лицо ее невозможно было разглядеть. Елена смотрела на них с берега, ожидая, когда причалит лодка. Евгений, обращаясь к своей спутнице, твердил одну и ту же фразу, возбужденно и порывисто, сперва громко, потом все тише и тише: «Это не мой ребенок! Я отказываюсь от него!» Жестокие слова эхом отражались от пустынных берегов Яузы, множились и звучали на разные лады. Елену лихорадило, несмотря на палящий летний зной, ее будто с ног до головы окатывали ледяной водой. И она видела, что лодка плывет уже не к ней, а к противоположному берегу…
…По телу спящей женщины прошла сильная судорога. Поморщившись от боли, виконтесса открыла глаза и, взглянув в окно, сразу поняла, что карета находится на Невском. Она узнала место, хотя не была в этом городе много лет. Все попутчики спали, граф Сергей и повар Жескар поочередно всхрапывали, будто о чем-то переговаривались. Место Майтрейи пустовало, дверца кареты была приотворена.
Индийская принцесса стояла на тротуаре и завороженно наблюдала, как над незнакомым городом поднимается солнце. Ее заспанное милое лицо доверчиво обращалось то к высоким роскошным особнякам, то к зеркальным витринам закрытых еще магазинов, то к прохожим, которых с каждой минутой становилось больше. На юную индианку тоже оборачивались, она со своей экзотической красотой была похожа на великолепную орхидею, случайно уроненную на сырой петербургский тротуар.
— Милая моя, — ласково обратилась к ней виконтесса, выходя из кареты и накидывая на плечи Майтрейи кашемировую шаль, — ты вышла в легком платье, этого делать нельзя. В этом городе коварный климат. Знаешь здешнюю поговорку: «Утренний ветерок с Невы не задует и свечи, но может задуть человеческую жизнь!»
И будто в подтверждение ее слов с Невы потянуло пронзительным дуновением.
— Элен, меня почему-то пугает этот город, — тревожно произнесла принцесса.
— Не только тебя, — с усмешкой ответила де Гранси и серьезно добавила: — Только не надо показывать ему своего страха…
Снятый для виконтессы особняк на Фонтанке был обставлен с роскошью «а-ля Бонапарт». Торжественно-пышный ампир, уже поднадоевший в Европе и постепенно вытесняемый более скромным и практичным бидермейером, здесь торжествовал повсеместно. Мебель в римском стиле и обои из красной юфти с позолотой, украшавшие гостиную, сразу вызвали у Елены приступ раздражения.
— В Париже такие гостиные остались только у богатых торговцев и нотариусов! — заявила она полноватому низенькому господину в сером фрачном костюме, неотступно следовавшему за ней.
Он встретил прибывших путешественников на крыльце особняка, он и снял для виконтессы дом, обставив его по собственному вкусу. Упреки низенький чернявый господин выслушивал кротко, с вежливой улыбкой и казался не слишком расстроенным. Он не дрогнул, даже когда Елена начала возмущаться картинами, висевшими на стенах, роскошными и очень дорогими копиями Пуссена и Рубенса.
— Вы считаете, значит, что такое обилие обнаженных тел, как женских, так и мужских, прилично для дома, где проживают две дамы, одна из них невинная девушка? — продолжала она высказывать господину в сером. — Прикажите немедленно снять и уберите эти вакханалии куда подальше!
— А что же повесить взамен? — вкрадчиво осведомился тот.
— Закажите копии Ватто, Шардена, Фрагонара, — перечислила виконтесса любимых художников своего покойного мужа, — а также Виже-Лебрен и Шарпантье. Чтобы никаких больше оргий на стенах! Впрочем, библейские сюжеты я также не нахожу уместными…
— Отчего же, дорогая виконтесса? — неожиданно вмешался граф Сергей. — Жорж де Латур в моих комнатах весьма и весьма пристоен. От его святой Ирины, оплакивающей святого Себастьяна, у меня прямо мурашки по телу. Ради меня ничего не меняйте! — обратился он к незнакомцу и с улыбкой добавил: — Кстати, за всеми своими огорчениями добрейшая виконтесса нас не представила. Граф Ростопчин, к вашим услугам.
— Барон фон Лаузаннер, — поклонился господин в сером.
— У вас необычный выговор для немца, — заметил граф Сергей. — Вы, наверное, откуда-то с юга?
— Из Баварии, — быстро нашелся тот, ничем не выказав замешательства.
— Отдыхайте, друг мой, — обернулась виконтесса к Ростопчину, придя на помощь Лаузаннеру. — Дорога была крайне утомительной. Я вас извиню, если вы меня покинете.
Баварский барон приятно улыбнулся. Граф Сергей мгновенно сообразил, что эти двое желают остаться наедине.
— Если бы не гонка, которую вы всем нам задали, дорогая виконтесса, путешествие могло бы стать полезным, приятным и вовсе не таким изнурительным, — ворчал он себе под нос, покидая гостиную.
Осмотрев напоследок комнаты Майтрейи и свои собственные, Елена обернулась к своему спутнику с тяжелым вздохом.
— Теперь я вижу, что совершила огромную ошибку, доверившись вашему вкусу, — подвела она итог, устало опускаясь в кресло в своем будуаре. — Надо было самой написать обойщику и декоратору. Переделывать придется решительно все!
— В качестве декоратора я имел право ошибиться, мадам, — без тени смущения произнес барон, — однако что касается вашего дела, вам не в чем меня упрекнуть.
— Да-да, разумеется, господин Алларзон, — назвала она его настоящую фамилию. — За эти годы вы проделали огромную работу, и я вас щедро за нее вознаградила. Мы ведь продолжим наше сотрудничество, не так ли?
— Всегда к вашим услугам, — поклонился ей мнимый барон.
— Но о делах поговорим после, — предупредила Елена, — я очень устала…
— Отдыхайте, мадам, на вечер я подготовил для вас сюрприз, — загадочно сообщил Алларзон. — Что-то мне подсказывает, что после него вы совсем перестанете на меня гневаться.
— Я уже перестала, — слабо улыбнулась виконтесса. — К чему было поднимать столько шума из-за обстановки, ведь я не рассчитываю задерживаться здесь надолго…
