- Как там, нормально у тебя все?
- Да. Мне бы только как-то вынести все свои, бумажки все, что я записывал для себя.
А по идее с зоны выносить ничего нельзя, все идет через цензуру, мои бумажки цензуру бы явно не прошли, он говорит:
- Хорошо. Передай моему рассыльному, там скотчем перемотает твой пакет, освободишься – тебе выдадут на выходе, без цензуры, без всего пронесешь.
- Вот спасибо!
- Не за что. Смотри, видел в Москве какие-то перебои с аэропортами?
- Да, видел.
- Если чего – до Москвы долетишь, а там с парашютом прыгай, самолет пусть идет в Питер на посадку.
- Я передам пилоту.
- Давай, удачи.
Ушел, вернулся на барак. Взял свои записи, это целая кипа бумажек и тетради, замотал их скотчем и отнес рассыльному оперотдела.
А козлы, которые видели, что я пошел на третий этаж, видели что я понес туда документы, уже пускают слухи, что я решил их сдать, решил за них чесануться и сейчас всем пизда придет. Мне SS это передает, я говорю, причем громко:
- Зря точковки, что ли, собирал целый год на этих пидоров? Сейчас весь козлятник сгорит, нахуй, на 22 поедут.
Смотрю, у Сыча февраль в глазах. Он понимают что написать я там мог много чего. И, если не ленился и точковал за ними целый год, то это все! Сломанные жизни у всех козлов отряда. Переоделся в вольную одежду, хожу, веселюсь, прикалываюсь.
А надо сказать, что предварительно я говорил с Шульцем, который к тому времени стал уже “смотрящим за зоной”, то бишь, самым главным козлом.
- Олег, можно мне перед освобождением Сыча въебать?
- Блин, Макс, не надо.
- Ну, один на один. Я его не изуродую! Даже рожу могу не бить, просто печень отобью. Он же реально гондон!
- Нет, Макс, на бараке завхоз слабый. Нужно, что б был гондон, что бы его боялись – иначе порядка не будет.
- Тогда тихонько затащу его в какое-нибудь темное место и там пиздану.
- Ты же выйдешь и забудешь про него через час. А мне он нужен. У тебя там дела совсем других масштабов. Что тебе он даст? Даже если ты его убьешь тут? Вообще ничего. Если б хоть выгода какая с этого была. А то, как маленький, который мороженое хочет, просто потому, что увидел.
- Ладно, не надо так не надо, договорились. Не буду бить.- Мне даже неловко стало, грамотно он мне так объяснил необоснованность моей просьбы.
Пошел к Сычу, смотрю лежит на шконаре, пытается спать. По шконарю ногой стукнул, говорю:
- Пидор, вставай!
- Что такое?
- Ты, сука, знаешь, сколько мне крови выпил?
- Что случилось?
- Ты представляешь, что с тобой будет, когда ты выйдешь?
- Что?
- Во-первых тебя выебут, во-вторых тебя обоссут, в-третьих это снимут на видеокамеру и выложат это в интернет. Один хрен ты заедешь по-новой. Ты не будешь даже козлом, ты будешь обиженным. Весь срок мыть, нюхать и сосать!
- А ты уверен, что это получится?
- Конечно, уверен! Ты уже обижен, я тебе сегодня в чай нассал, который ты пил.
У него, бац, глаза загорелись, он понимает что я говорю это при всем бараке, что это просто пизда. Хотя в чай я ему и не ссал, но он-то не знает. Это такая трансциндентная шутка, игра на предрассудках. Они сами поддерживают эту хуйню. Я их не разделяю, но сыграть на них – почему нет? Даже ничего не надо делать, а у человека становится “ебано по жизни”. Правда, после того как ему Андрюша нассал в заварочный чайник – добивон уже небольшой. Как в труп нож воткнуть.
Небольшой подарок бараку на Новый год. Смотрю, Сыч оделся, побежал жаловаться на черверку. Ко мне уже пришел Пушкин. Стали подходить парни с барака, прощаться. Все подмигивают, улыбаются, благодарят за предновогоднюю шутку. Попрощался со всеми. Взял с собой на память свою оранжевую кружку с рунами, сунул ее в карман. Обнялись с SS.
- Давай, Саня, скорейшего освобождения!
- Удачи на воле! Весело отметить! Формату привет от меня передавай!
Освобождение.
