настроениями! Через час-другой я приду в себя. Мне нужно собраться с мыслями. Я считала себя свободной, я не думала, что он будет настаивать. Если я сейчас, впопыхах, дам ему руку, в следующую же минуту я пожалею об этом. Что делать — я такова! Но поверь мне, отец, я попытаюсь себя перебороть, и если мне позволят выйти и побродить наедине с моими мыслями, я успокоюсь и буду в состоянии решить, в чем заключается мой истинный долг…
— В какую сторону вы намереваетесь пойти? — спросил Уилоби.
— Мудрость не связана с тем или иным направлением дороги, — сказал доктор Мидлтон.
— Да, сударь, но я опасаюсь дороги, которая ведет на станцию!
— Увы, у вас есть к тому основания, — произнес доктор Мидлтон со вздохом.
Яркая краска залила Кларе щеки. Впрочем, ей было не до гнева, и она даже радовалась оскорблению, которое исходило от Уилоби.
— Я обещаю не выходить за пределы паттерновского парка, отец.
— Дитя мое, ты уже доказала, что умеешь нарушать свои обещания.
— Ах! — простонала Клара. — Но я готова поклясться.
— Почему бы тебе не поклясться сейчас, ради спокойствия этого джентльмена, что через некий определенный отрезок времени ты сделаешься его женой?
— Я приду к тебе сама. Но сейчас мне необходимо поразмыслить в одиночестве.
— Я ее потеряю! — воскликнул Уилоби. На этот раз то был крик души.
— Но почему же? — возразил доктор Мидлтон. — Я за нее ручаюсь, сэр, если вы согласитесь оставить ее на некоторое время в покое. Итак, Клара, через час ты сама, своей волей придешь ко мне и либо тотчас протянешь ему руку, либо представишь мне доводы, мешающие тебе это сделать, причем доводы, предупреждаю, должны быть вескими.
— Да, отец.
— Ты обещаешь?
— Обещаю.
— Помни же. Я сказал:
— Да, отец, доводы. Если у меня их не будет…
— Если у тебя не будет доводов, которые бы показались убедительными мне, ты беспрекословно, чистосердечно и незамедлительно исполнишь мою волю.
— Я исполню твою волю.
— Можно ли требовать большего? — обратился торжествующий доктор к сэру Уилоби с поклоном.
— А она не…
— Дорогой сэр Уилоби!
— Она ваша дочь, сэр, этого достаточно.
— Она взбунтовалась против этого союза, подобно тому как поначалу аборигены земли, открытой предприимчивыми колонизаторами, бунтуют против платья, которое им навязывает наша мудрая цивилизация, — только затем, чтобы впоследствии горделиво нахлобучить на голову какую-нибудь измятую треуголку или натянуть панталоны, едва достающие им до колен. Но она не порвала с вами, сударь. Будем надеяться, что, победив в себе дикаря, она, подобно им и с неменьшей гордостью и достоинством, покорится своей судьбе.
Уилоби было некогда вникать в несколько двусмысленный характер комплимента, который сделал ему доктор Мидлтон. Он видел, как Клара под разглагольствования отца уходила из комнаты, и прежний страх овладел им снова — страх, что он потерял ее безвозвратно: ведь ему так и не удалось связать ее словом!
— Она ушла, — констатировал ее отец. — Однако она не теряет времени для выполнения своей задачи — выкопать сии легендарные доводы, в силу коих она якобы не может вступить с вами в брак, доводы, для которых, как она сама прекрасно знает, нет никакой почвы. Впрочем, я сомневаюсь, чтобы это было ее действительной целью, ей просто-напросто нужно успокоиться. Никому не нравится, чтобы им вертели другие. Мы хотим чувствовать, что совершаем эти пируэты по собственной воле. Когда стоит вопрос о каком-нибудь серьезном решении, нам хочется, чтобы оно исходило от нас самих. Так устроен каждый из нас, и молодые девушки не составляют исключения. Пройдет час, и ей покажется, что она сама, своей волей, пришла к решению. Мы сегодня обедаем дома, Уилоби?
— Да, сэр.
— Признаться, я был бы весьма не прочь отведать знаменитого портвейна — мне кажется, что я его сегодня заслужил.
— Сэр, я распоряжусь, чтобы подали третью бутылку.
— В случае благоприятного исхода, разумеется. Впрочем, я в нем нимало не сомневаюсь, — сказал доктор Мидлтон и не лишенным величия жестом дал понять сэру Уилоби, что аудиенция окончена.
Глава сорок вторая,
Накануне вечером, за несколько минут до того, как доктор Мидлтон и сэр Уилоби присоединились к дамам в гостиной, Вернон расстался с де Креем у ворот парка и направился к коттеджу мистера Дейла. Там ничего не знали о местопребывании юного странника. Столь же обескураживающий ответ Вернону пришлось услышать от доктора Корни. Добродушный лекарь высунулся в окно и, узнав, что его приятель совершил такой долгий путь в поисках представителя породы не менее живучей, чем кошки, весьма изумился и пригласил его к себе отдохнуть. Когда же тот отказался, он принялся яростно дубасить кулаком по подоконнику: ни дать ни взять — петрушка в кукольном театре! Вернон буркнул, что, кроме этого малого, у него никого нет, и зашагал дальше, по направлению к ферме, отстоявшей в пяти милях от жилища доктора. Рявкнув ему вслед приглашение завернуть к нему на обратном пути и позавтракать вместе, доктор Корни улегся в постель. Он перебрал всевозможные догадки и, остановившись на том, что его бедный друг выступает в роли рыцаря мисс Мидлтон, пришел в умиление. «А впрочем, — подумал он, — безнадежная любовь не худший аккомпанемент к мелодии жизни, это лошадиная доза неприятностей, по сравнению с которой все меньшие дозы складываются в приятную гармонию, и человек, заглотнувший такую дозу, проковыляет по жизни не хуже иного баловня судьбы!»
Таким баловнем судьбы, в представлении неунывающего доктора являлся сэр Уилоби, этот заносчивый джентльмен с огромным состоянием, высоким положением в обществе, и в довершение всего прочего — имеющий счастье называть самую обольстительную девушку на свете своей невестой. Но как ни высоко ставил доктор все эти преимущества, он представлял себе, что в конечном счете судьба, быть может, больше благоволит к Вернону. Правда, прежде чем прийти к этому выводу, ему пришлось создать в своем воображении несколько отвлеченную картину, согласно которой его тощему приятелю предстояло в течение ряда лет питаться акридами и диким медом, и наконец, в преддверье бодрой старости (награды за столь гигиенический образ жизни), его дама сердца должна была осчастливить его запоздалым признанием.
Подобная точка зрения была в высшей степени ирландской. Представляя собой человеческую разновидность, прямо противоположную той, к которой принадлежал доктор Корни, сэр Уилоби вызывал у него инстинктивный антагонизм — но антагонизм отнюдь не национального характера: ведь Вернон был той же породы и даже отчасти той же крови, а Корни любил его всем сердцем. Нет, ему была глубоко чужда самая сущность сэра Уилоби.
Судьба забросила его в страну, где преуспевали люди этого типа, и, как бы подчиняясь неписаному закону этой страны, он не выказывал своих чувств, меж тем как все так и бурлило в его мятежной кельтской груди. В отношении доктора Корни к сэру Уилоби было много схожего с чувством, какое, должно быть, испытывал ирландский простолюдин к генералу Стронгбоу{64}, поставленному над ним британскими завоевателями. Но, в отличие от средневекового ирландца, Корни мог бы назвать человека, более достойного занять этот высокий пост и, уж во всяком случае, более достойного прекрасной дамы. Когда же наконец эти породистые англичанки поймут, что такое истинное благородство,
