пушком покрывающей ее сверху растительности.
Внизу, по изрядно высохшему руслу реки, громоздятся округлые камни разных размеров, некоторые очень крупные, и валяются беспорядочные кучи веток, принесенных сюда последней большой водой, почерневших и теперь гниющих; то тут то там, оскорбляя взор, белеют то пластиковый пакет, то бутылка. А еще ниже, рядом с недвижимой дугой серого песка, застыли жалкие остатки воды.
Воздух сух, видимость великолепная. Если посмотреть вверх между двумя стенами провала, взгляду откроется четко очерченная — похожая на реку, только куда более чистая и многоводная — полоса светло- голубого неба, невыразимо прозрачного. По каменному ущелью гуляет приятный ветерок. Но тишина вокруг стоит пугающая. Сюда, вниз, не доходит ни треск цикад, ни жужжание насекомых, разве что слышен порой одинокий пронзительный крик хищной птицы, свившей гнездо в скалах, на головокружительной высоте. А далеко в небе — грифы, кажущиеся издали совсем маленькими; так много бывает обычно ласточек, только грифы гораздо более медлительны и гораздо более величественны.
Ибаньес идет во главе цепочки. Он пнул ногой камень размером с апельсин, и тот несколько секунд катился вниз, пока не достиг русла высохшей реки; и падение его отозвалось серией ударов и отзвуков, которые бесконечно множились, отражаясь от стен провала.
Никто ничего ему не сказал — ни Мария, которая идет второй, на пару шагов отставая от Ибаньеса, ни Хинес, который какое-то время назад решил не тащить с собой велосипед — так как это оказалось слишком трудно на каменной тропе, — но упрямо не расстается с лампой; ни Ампаро, которая несколько раз просила устроить передышку. Все шагают друг за дружкой, потому что даже по двое здесь уместиться мудрено — тропа слишком узкая, шагают молча, понуро, исчерпав запас восторгов, которыми они охотно обменивались поначалу, только вступив в ущелье.
Теперь кажется, что их подавляют грандиозные размеры провала, и они мечтают лишь об одном — побыстрее выбраться отсюда на открытое место, пока солнце не опустилось еще ниже и пока по темному дну не расплылась серая тень сумерек.
Уго замыкает цепочку — об этом его попросила Марибель, которая то и дело оглядывается назад, хотя идет даже не предпоследней. А Кова специально приотстала, чтобы идти поближе к Уго, но теперь она шагает почти рядом с ним, уже сзади, и что-то шепчет, предварительно убедившись, что никто на них не смотрит.
— Убавь шаг, — просит она, — я хочу поговорить с тобой, но чтобы нас не слышали.
Уго замедляет ход. Ньевес, идущая перед Ковой, машинально оборачивается, заметив, что шаги сзади вдруг стали звучать тише. Краем глаза она видит беседующих Кову и Уго и тотчас снова начинает смотреть только вперед, на мелькающие перед ней ноги Марибель, и перестает беспокоиться об отставшей паре.
— Все это меня так страшно пугает, — говорит Кова жалобно. — Все… все очень странно… это кажется мне…
Кова не решается докончить фразу, и Уго пользуется ее заминкой, чтобы резко одернуть жену:
— А ты думаешь, мне не страшно? — Он слегка тянет ее за руку, чтобы они не слишком отставали от группы, поскольку их и так уже отделяет от спутников метров десять-двенадцать. — Сейчас мы все здесь напуганы, и я тоже, поэтому так хочется поскорее выбраться из этих дьявольских гор и попасть в какое- нибудь цивилизованное место…
— Сегодня мы до города не дойдем. Сегодня — нет, не дойдем. Вот-вот начнет темнеть.
— Не ной, — велит Уго с раздражением в голосе. — Только этого нам сейчас и не хватает — чтобы кто-нибудь принялся ныть.
— Просто… — Кова изо всех сил старается не заплакать, всхлипывания словно застревают у нее в горле, но в глазах все равно стоят слезы, дыхание прерывается и голос больше похож на стон. — Все это очень и очень странно, и ты… с тех пор как мы сюда приехали… с тех пор как ты встретился со своими друзьями… ты ведешь себя так, словно меня вовсе и нет рядом, словно…
— Ну послушай, — Уго смягчает тон, но ему даже в голову не приходит хотя бы приобнять жену, — мы все так давно не виделись — понятно же, что… встретившись с ними, я опять почувствовал себя молодым и…
— Нет, дело совсем не в этом, — теперь в голосе Ковы звучат не только слезы, но и злость, — тут… то же, что и раньше, но только хуже. Думаю, на самом деле ты именно такой и есть, всегда все было так, на самом деле мы вместе, но… как будто бы и не муж и жена, а…
— Снова-здорово. — Уго держит себя как человек, который много раз выслушивал одну и ту же совершенно беспочвенную и по-детски пустую жалобу и уже начинает терять терпение. — Не путай разные вещи. Ну какое отношение все это имеет к ситуации, в которой мы теперь очутились? Надо как можно скорее добраться до Сомонтано. Только это меня сейчас волнует.
— Дело в том, что… — Кова не решается продолжить и на миг замолкает, нервно поглядывая то в одну, то в другую сторону. — Мне кажется, все это как раз очень даже связано между собой…
— Что ты хочешь сказать?
Уго даже приостанавливается, глядя на Кову с нескрываемым любопытством, но тотчас опять тянет ее за руку вперед.
— Знаешь, мне кажется, мы только для того сюда и приехали, — говорит Кова, — чтобы поставить точку. Все кончилось — и мы тоже, и наш брак, и мы сами… Это конец, неужели ты не понимаешь? Конец всему!
— Что?.. Что за чушь ты несешь? Прекрати!
— Нет уж! Хватит! Я больше не могу! — говорит Кова и резко останавливается. — Обними меня, пожалуйста, мне так сейчас надо, чтобы ты меня обнял. Обними меня, и я поверю… что мы выберемся отсюда и дойдем до города и… и все опять будет в порядке.
Уго вздыхает и смотрит на удаляющихся друзей, потом пару раз фыркает и качает головой, прежде чем положить руку на плечи Кове, сперва как-то опасливо, а затем немного расслабляясь.
— Скажи, что ты прощаешь меня, — говорит Кова на ухо Уго, обдавая его щеку своим теплым и влажным дыханием.
Уго вздрагивает и слегка отодвигает от нее голову, а потом застывает в этой позе — напрягшись всем телом, устремив взгляд к камням, что покрывают речное дно.
— Почему ты тогда не бросил меня? Почему остался жить со мной? — спрашивает Кова. В тоне ее теперь слышится странное безразличие, а все тело кажется каким-то обмякшим, словно она потеряла всякое желание двигаться.
Уго начал очень медленно отстраняться от жены, миллиметр за миллиметром; и тут случилось нечто, заставившее их резко разъединиться и посмотреть вперед, в сторону группы, которая внезапно остановилась на расстоянии брошенного камня.
— Смотрите! Что это? — крикнул кто-то.
Уго напрягает глаза, но все равно ничего не видит, ничего, кроме серых стен и шестерки товарищей, застывших впереди. Зато он кое-что слышит: это похоже на быстро усиливающийся треск, на перестук камней, словно великое их множество катится на дно ущелья, отскакивая от стен, как это было совсем недавно с камнем, который пнул ногой Ибаньес. И тут Уго замечает маленькие серые тени, почти сливающиеся со скалами, — их много, их тьма, они несутся на людей в каком-то непонятном ритме, словно поток воды, который движется вперед легкими и размеренными скачками.
— Козы! — кричит кто-то — похоже, это голос Марии.
— Горные козы! — уточняет Ибаньес не менее изумленным тоном.
До Уго все доходит с опозданием. Только теперь ему удается различить фигурки животных. То, что издали напоминало прыгающих по скалам блох или даже ожившие осколки тех же скал, осколки, которые, летя вперед, рикошетят — так отскакивает от воды плоская галька, — в действительности оказывается проворными козами и козлами с головами, увенчанными роскошными — особенно у самцов — рогами.
Животные неумолимо приближаются, они мчатся с огромной скоростью по руслу реки, ни на миг не останавливаясь, порой залетая на стены и находя на ровной поверхности скал какие-то неразличимые для глаза выступы и неровности. Шерсть у них того же окраса, что копыта и рога, — все это сливается с естественным цветом камня. Копыта к тому же еще и крепкие, как камни, как сотни камней, дружно бьющих по скале.
