ними. С приближением полуночи, она решила подыскать себе укромный уголок, чтобы незаметно понаблюдать за зажжением костра.
Но как только она начала прокладывать себе путь через площадь, которую уже окрестили кулисами, несмотря на отсутствие сцены как таковой, её быстро заметили в упорядоченном хаосе, возникшего в связи с грядущим рождением близнецов Мюррей.
Собрались несколько артистов, и кто-то из обслуживающего персонала, всё с тревогой выжидали развязки. Доктор, которого привлекли, похоже, находил ситуацию странной. Приходит и уходит акробатка. Эйдан Мюррей мечется туда-сюда, подобно своим кошкам.
Селия старается быть хоть чем-то полезной, но всё сводится главным образом к тому, чтобы принести-унести чашки с чаем и найти новые и созидательные способы по убеждению людей, что всё будет хорошо. Вся эта суета по большей части напоминает ей, как она утешала своих клиентов после «спиритических» сеансов, которые, к её удивлению, были ей благодарны от всей души.
Ну, вот раздается тихий плач за несколько минут до полуночи, который откликается чувством облегчения и встречается вздохами и криками радости.
А затем немедленно следует что-то еще.
Селия чувствует это, прежде чем слышит аплодисменты эхом разносившиеся по двору, какое-то изменение, которое внезапно, будто волной, окатывает весь цирк. Эта же волна пробегает по её телу, заставляя невольно дрожать, чуть ли не сбивая её с ног.
— С Вами всё в порядке? — раздается голос у неё за спиной, и, оборачиваясь, девушка видит Цукико, которая берет её под локоть своей теплой рукой, чтобы поддержать. Сквозь хорошо знакомый блеск Селия узнает сияющие улыбающиеся глаза акробатки.
— Я в порядке, спасибо, — отвечает Селия, пытаясь отдышаться.
— Вы — чувствительный человек, — говорит Цукико. — Для чувствительных людей весьма обычно быть затронутым такими событиями. — Из соседней комнаты эхом раздался еще один плач, присоединяясь к первому и сливаясь в негромком дуэте. — Они выбрать подходящие время, — говорит Цукико, обращая всё свое внимание на новорожденных близнецов. Селия может только кивнуть в ответ. — Обидно, что Вы пропустить зажжение огня, — продолжает Цукико. — Оно было таким же чудесным.
Пока стихает плач близнецов Мюррей, Селия пытается отделаться от ощущения, от которого у неё до сих пор бегают мурашки по коже. Ей всё еще неизвестен её соперник, но кто бы только что не сделал свой ход, он напугал её и привел в замешательство.
Она чувствует себя трепещущей бабочкой, словно на весь цирк, внутри которого она находится, кто- то набросил сеть, на все шатры разом, поймав все и вся в ловушку железным забором.
Селия гадает, чем же она должна ответить.
Ночь Открытия III
Дым и Зеркала
Чандреш Кристоф Лефевр не входит ни в один шатер в ночь открытия. Вместо этого, он ходит между шатрами, нарезая круги по внутреннему двору, таская за собой повсюду Марко как привязанного, который делает пометки в своем блокноте, всякий раз, когда Чандреш находит подходящий объект для комментариев.
Чандреш наблюдает за толпой, пытаясь понять, по какому принципу люди выбирают в какой шатер войти. Он определяет какие вывески должны быть доработаны или подвешены выше, чтобы их легко можно было прочесть, двери, которые не очень хорошо бросаются в глаза и от того, туда практически никто не стремится попасть и другие, которые наоборот, уж слишком навязчивы, норовя привлечь к себе как можно больше внимания, большого количества зрителей.
Но всё это, на самом деле, мелкие нюансы, так сказать дополнительная протирка маслом, чтобы не было слышно скрипа. Лучше и быть просто не могло. Люди в восторге. Снаружи очередь в кассу за билетами змеится вокруг забора. Весь цирк искрится от возбуждения.
За несколько минут до полуночи, Чандреш встаёт на краю двора, чтобы находиться в свете костра. Он выбирает место, откуда может видеть и костер, и добрую половину толпы.
— Всё готово чтобы зажечь огонь, верно? — спрашивает он. Ему никто не отвечает. Он вертит головой направо и налево, но зарабатывает только головокружение.
— Марко? — вопрошает он в пространство, но Марко нигде нет, его и след простыл.
Одна из сестер Бёрджес замечает Чандреша и подходит к нему, осторожно прокладывая себе дорогу сквозь переполненный людьми двор.
— Здравствуй, Чандреш, — говорит она, когда добирается до него. — Что-то стряслось?
— Я, кажется, потерял Марко, — отвечает тот. — Как странно. Но, Лейни, дорогая, беспокоится не о чем.
— Тара, — поправляет она.
— Вы выглядите одинаковыми, — говорит Чандреш, попыхивая сигарой. — И это сбивает с толку. Вы должны всё время ходить вместе, чтобы окружающие могли избежать подобных faux pas[7].
— Да неужели, Чандреш, мы ведь даже не близняшки.
— Тогда, которая из вас старше?
— Это секрет, — отвечает Тара, улыбаясь. — Ну, что можно уже объявить, что вечер удался?
— До сих пор всё идет как надо, но ночь еще только-только началась, моя дорогая. Как там себя чувствует миссис Мюррей?
— Она держится молодцом, полагаю, хотя прошел час или около того, когда я слышала последние новости о ней. Думаю, для близнецов это станет незабываемым днем их рождения.
— Они могут быть полезными, если окажутся такими же не отличимыми друг от друга, как ты со своей сестрой. Мы могли бы нарядить их в соответствующие костюмы.
Тара смеется.
— По крайней мере, тебе придется подождать, пока они научатся ходить.
Вокруг неосвещенного котла, в котором будет разводится костер, свои места занимают двенадцать лучников. Тара с Чандрешом прекращают свою беседу, чтобы наблюдать за происходящим. Тара разглядывает лучников, а Чандреш толпу, как собравшиеся жадно внимают представление. Они превращаются из обыкновенной разномастной толпы в зрителей, как будто ими всё было заранее оговорено с лучниками. Все идет именно так, как планировалось.
Лучники отпускают тетиву своих луков и их огненные стрелы летят радугой одна за другой. Весь цирк будто облили цветом, как только часы начинают отбивать двенадцать раскатистых ударов, которые эхом разносятся по всему цирку.
С двенадцатым ударом костер вспыхивает адовым пламенем, белым и горячим. Какое-то мгновение всё во внутреннем дворе вздрагивает и трепещет, шарфы развеваются, несмотря на отсутствие даже самого маленького ветерка, ткань шатров колышется.
Публика взрывается аплодисментами. Тара хлопает, вторя зрителям, в то время как Чандреш оступается, роняя сигару на землю.
— Чандреш, с тобой всё в порядке? — спрашивает Тара.
— Я чувствую головокружение, — отвечает он.
Тара берет Чандреша под руку, чтобы поддержать его, потянув за собой к ближайшему шатру, подальше от толпы, которая вновь начала хаотично двигаться.
— Ты это почувствовала? — спрашивает он её.
Его ноги дрожат, и Тара из-за всех сил старается помочь ему удержаться прямо, пока их то и дело толкает кто-нибудь из прохожих.
— Что почувствовала? — спрашивает она, но Чандреш не отвечает, всё еще не твердо держась на ногах. — И почему никто не догадался поставить скамейки во дворе? — бормочет Тара себе под нос.
