выздоравливающего человека.
— Не притворяйся. Я знаю, ты не спишь.
— Откуда?
— Понятия не имею. Знаю, и все. Ты проснулась, а у меня словно ангел на плечо сел…
Оля чуть улыбнулась.
— Я тоже тебя слышал…
— Да? Интересно, что ты
Глаза — плюм! Хоть в домике было уже сумеречно, но блеснуло нечто зеленое.
— Ладно тебе, Ал… Ну, слышала! Слышала, как ты свой мотоцикл катил. По траве шуршал… Странно… — она замолчала.
— Продолжай. Что странного-то?
— Кажется, не только я, весь мир переменился. Много его стало. И звуков больше, и запахов… Не просто все разом, а по отдельности. Куда смотрю, то и пахнет. Вот эта телогрейка… В нее завернут котелок с гречневой кашей и тушенкой. Да?
— Угадала.
— Ой! Не заболела ли я?!
— Нет, ты не заболела, ты есть хочешь. У тебя, пожалуй, сутки маковой росинки не было.
— Сутки? Ничего себе! Да я всю жизнь ничего не ела!
Она попыталась приподняться, но была еще слаба. Ал помог ей занять сидячее положение, развернул старую телогрейку, где котелок с кашей еще сохранял тепло, и поставил его к ней на колени. В остальном Олечка справлялась сама. Это хорошо! Как бы он ее кормил с ложечки?
— Ты пока наворачивай, а я печурку затоплю. Ночи в августе холодные. Вчера небось давала дуба?
— Угу, — ответила она с полным ртом.
С улицы действительно потянуло прохладой. Несколько полешек загорелись быстро, немного покоптило, но сквознячок моментально вытянул дым. Ал зажег свечу, поставил ее на столик, и появился какой-то уют.
Ал посчитал, что вернуть надо пакет крупы, пару банок тушенки, килограмм сухарей, пачку чая и несколько свечей. Возвращаешь всегда больше, чем берешь. Вот только с дровами осечка. Здешние охотники лес не рубят, поленья привозят с собою. Это ж надо кроме ружей бензопилу с собой тащить, топоры… А так из дому прихватят с собой заранее заготовленные вязанки и — порядок. Ночуют здесь редко. Приезжают на машинах, оставляют их внизу, а сами дальше, в лес. Избушка эта — база, место встреч и хорошее укрытие на случай непогоды.
Этот домик и еще несколько по всему лесу Дед поставил. Кстати, и ведро на тросике он придумал. В те поры всякое партийное начальство любило сюда наезжать. Охотилось, водку пило… Больше водку пило. И не нужны им были никакие лесные терема с банями. Избушка их вполне устраивала.
И то правда — сплошь романтика и сказка.
Глухая ночь, в печке дрова потрескивают, там, за стеной, буран свирепствует, ветер, а тут, в полутьме, тепло, хмельно и душу щемит. Печурка не железная, не голландка какая-нибудь, а сложенная из кирпича. Хоть маленькая, а все равно настоящая, на ней и еду можно разогреть, и чай вскипятить. Что Ал и сделал…
Ставни уже были закрыты, лишь в двери щелочка оставлена, чтоб не было очень жарко. Все ж не зима…
Ал с Ольгой сидели, пили чай, грызли сухари, только хруст стоял. Отросшие волосы, чтобы не мешали, она перехватила тесемочкой и смахивала на молоденького кузнеца.
— Интересно, на кого я, черт возьми, похожа?!
— Негоже даме браниться.
— Я сама знаю, что мне гоже, — проворчала она и все крутила головой.
Оживала… То ли к радости его, то ли к беде — Ал еще не знал.
— Ты что-то ищешь? — Ал вдруг ее понял и засмеялся.
— Чего радуешься?
— Однако вы грубы, мадам. Выглядите довольно нежно, а грубы. К сожалению, в данных апартаментах зеркал нету. Здесь мужское пристанище. Может, за все время существования этого охотничьего домика ты — первая дама, осчастливившая его своим визитом.
— На хрен мне нужен этот визит.
— Фи! Тебе ругаться не идет. Если бы увидела себя, враз бы прекратила.
Ольга схватила свою куртку, начала шарить по карманам и наконец выудила оттуда зеркальце. Даже в неровном мерцании свечи стало видно, как она смутилась и покраснела.
Ба! Мы все-таки были женщиной?!
— Леша, отвернись, пожалуйста.
Ал отвернулся.
— Придвинь свечу.
Придвинул.
Дальше — только сопение и глубокие вздохи. Ал молчал…
Наконец она произнесла:
— Боже, как я постарела!
И правда, а сколько ей лет?! Когда была пацаном, Олежеком — ну, шестнадцать, от силы — семнадцать. Стрелок, драчун, всеобщий любимец — сын полка. А сейчас, когда Ал вернул ее в естественную ипостась, да еще с такой скоростью, тут и восемнадцати мало! Вполне созревшая и, несмотря на отросшие лохмы, грязную мужскую одежду и вселенскую слабость, очень симпатичная, очень молодая «скво».
— Да, — согласился Ал, — в твоем возрасте осень жизни не за горами.
— Хватит! Ты мне скажешь, что за вонючая шняга повылезла из леса! Куда девались Валера и Монах?! Что произошло со мной? И почему ты такой смелый?
— Успокойся. Постараюсь все объяснить, но вряд ли это тебя утешит.
— Не надо мне никакого утешения! Еще утром я была нормальным человеком, а теперь превратилась в кислую, беспомощную бабу…
Здесь, конечно, можно было бы с ней поспорить, но Ал ничего возражать не стал.
— Насчет косматой шняги ничего конкретно сказать не могу, но кое о чем догадываюсь. За Валеру не беспокойся. Его больше нет. Твари сожрали его. Сам не видел, не до этого было, но хруст и чавканье слышал.
Ну чисто — ночь под Рождество: полумрак, свеча и болотные глаза… Только елки не хватает.
— Какая ужасная смерть!
— Согласен. Монаху повезло больше.
— А с ним что?
— Он принял свою кончину от твоих прекрасных ручек.
— Что-о?!
— То лохматое страшилище, которое напало на тебя, и которое ты так удачно пристрелила, как раз было Монахом:
— Ты все веселишься?
— Нет…
И Ал рассказал ей о схватке непобедимого Монаха с чудовищем, как оно измахратило его когтями вдоль и поперек, как Ал затащил его в машину, как через час в зеркале заднего обзора появилась жуткая харя… Про посещение Анны Игнатьевны пока умолчал. Сказал только, что утром вспомнил о ней, подумал, что еще жива, Коля вел себя послушно, вот и решил навестить.
— Кстати, — вспомнил он, — а на тебя вчера тоже какая-то тварь наскакивала. Что с ней?
— Не знаю. Я выстрелила, его отшвырнуло в сторону, и я заскочила сюда. Там… ничего?..
— Нет. Видимо, ушла или где-то в чащобе сдохла. Они живучи, сволочи. Коля тоже после твоих двух пуль долго трепыхался.
Она вновь со страхом посмотрела на дверь.
