неизмеримо дороже, нежели тюрьма и отравленная атмосфера севера. Но не будем впадать в крайности, обещаю вам, что мы подумаем над предложением Карла Французского и в самом скором времени дадим ответ.
— Одним словом, вы не решаетесь?
— А как бы вы поступили, герцог? Отправили бы вы своего единственного сына в пасть этой волчицы, которая только и ждет подходящего момента, чтобы избавиться разом от протестантских вождей? Я целиком и полностью разделяю ваши опасения, адмирал. Не будем торопить события, герцог, слишком еще свежи в нашей памяти смерть Людовика Конде и массовые убийства гугенотов, совершаемые с молчаливого согласия правительства. А теперь, господа, — и Жанна с улыбкой оглядела всех присутствующих, не забыв одарить им и двух капитанов, сидящих на резных стульях возле дверей, — давайте прекратим на сегодня разговоры о политике…
Она внезапно закашлялась и прикрыла рот платком. Лесдигьера словно пружиной подбросило со своего места. Генрих Наваррский схватил мать за руку, пытливо заглядывая ей в лицо. Но она ласково положила свою ладонь на его руку и улыбнулась ему:
— Ничего, ничего… Герцог, вам, наверное, хочется отдохнуть с дороги, да и не ошибусь, если скажу, что вы голодны. Нам всем не мешает отдохнуть, господа, а поэтому все свободны. Утром мы еще обдумаем и обговорим некоторые детали сегодняшней беседы с коннетаблем Монморанси. Господин Шомберг, вам я поручаю нашего гостя. Позаботьтесь о том, чтобы его светлость не испытывал ни в чем недостатка в нашем замке.
Шомберг поклонился.
Жанна поднялась, за ней встали остальные и направились к дверям, услужливо раскрытым с обеих сторон капитанами. Пропустив всех впереди себя, Шомберг с Лесдигьером тоже хотели выйти, но неожиданно Лесдигьер почувствовал, как королева Наваррская, которая одна оставалась в зале, легко удержала его сзади за рукав камзола.
Он обернулся.
— Останьтесь, Лесдигьер, — тихо произнесла Жанна, — мне нужно вам кое-что сказать.
Друзья переглянулись. Шомберг вышел и молча, затворил за собой двери.
Глава 4
Предсказание цыганки
Оставшись одни, Жанна Д'Альбре и Лесдигьер с полминуты молча, глядели друг на друга, ни слова не говоря. Теперь он понимал, почему она не дала ему никаких приказаний, а доверила заботу о госте одному Шомбергу. Она все заранее обдумала. Он нужен был ей. Лесдигьер чувствовал, что королева задержала его неспроста, но, верный своей службе, а также хорошо помня вчерашний урок, терпеливо ждал ее приказаний. Но, поскольку их не было, и в ее глазах внезапно прочел, что рядом с ним находится теперь вовсе не строгая и надменная королева Наваррская, правительница своего маленького государства, тонкий политик и мудрый стратег с холодным и расчетливым умом, а совсем другая, обычная женщина, далекая от политики и ничуть не похожая на ту, какою она только что была. Как только он понял это, мысли капитана сразу же понеслись в другом направлении, и в глазах его засветилась если не любовь, то безграничное обожание женщины, которая стоит сейчас перед ним в строгом коричневом платье, расшитом серебряными и золотыми нитями и с высоким ажурным белым воротником вокруг шеи.
А Жанна смотрела на него глазами, полными любви, и не знала, как начать такой трудный для нее разговор, варианты которого она уже сотни раз перебирала в уме и не могла остановиться ни на одном и который должен был произойти для нее именно сегодня, потому что больше ждать она не могла. Она, королева Наварры, перед которой склонялись в поклоне правители иноземных государств, которая сама всегда открывала любое совещание и говорила на нем о судьбах держав так свободно, будто речь шла об отдыхе на морском побережье, она, одним своим словом или жестом повелевавшая людьми, отправлявшая их на плаху или возвеличивавшая из безвестности, — теперь оробела перед простым солдатом, который смотрел в ее глаза, не говоря ни слова. И уже тогда она поняла, что не простой смертный стоит перед ней, а тот, кем отныне будут заняты ее мысли, чей образ глубоко вошел в ее сердце, да так и остался там, лишив его покоя.
А Лесдигьер, чувствуя, что с этой минуты эта женщина становится для него всем, — матерью, женой и любовницей одновременно, — он, внезапно понявший, что в течение всей предыдущей беседы она думала только о нем и о предстоящем им объяснении, — не смел начать разговор прежде нее, да и не знал что сказать, и единственное, на что решился, это негромко проговорил:
— Ваше величество… — И опустил голову в поклоне.
Королева медленно развернулась и неторопливой поступью направилась к окну. Остановилась там и устремила взгляд вдаль, на равнины, расстилающиеся в вечерних сумерках за пределами замковых стен.
Лесдигьер не знал, как поступить в этой ситуации, и все так же стоял на месте. Возможно, будь на месте Жанны другая женщина, не столь знатная, он быстро нашелся бы, но перед ним была королева, и это сковывало его движения, лишало способности действовать, думать и говорить.
Она повернула голову и посмотрела на него, догадываясь о его состоянии.
— Подойдите сюда, Лесдигьер…
Голос звучал совсем иначе, чем только что в зале за столом. Это был голос матери, тихо подзывающей к себе любимого сына.
Он подчинился и остановился в трех шагах от нее.
— Ближе…
Лесдигьер сделал еще шаг. Она смущенно улыбнулась:
— Еще ближе… Как вы, однако, нерешительны… Вы так же робки и с другими женщинами? — Она замолчала, с любопытством глядя на него. Потом сделала жест рукой. — Встаньте вот сюда, рядом со мной. Ну, что же вы не отвечаете на мой вопрос?
Лесдигьер готов был провалиться и никогда здесь больше не появляться. Он, смело выходивший рубиться на шпагах и кинжалах один против пятерых, с горсткой смельчаков отчаянно бросавшийся на вдесятеро превосходящего числом врага, — оробел сейчас перед одной-единственной женщиной, которая стояла от него на расстоянии вытянутой руки и с легкой улыбкой на губах глядела на него своими прекрасными карими глазами.
И он ответил на ее вопрос так, как думал и чувствовал:
— Ваше величество, мне никогда еще не приходилось стоять так близко к королеве…
Она улыбнулась еще шире, показав при этом маленькие белые зубки:
— А мне не приходилось быть так близко с другим мужчиной…
Они помолчали, глядя друг на друга. Обоим показалось в эту минуту, что этими двумя фразами они сказали друг другу все, что давно собирались сказать.
Она отвернулась, посмотрела в окно и вдруг ни с того ни с сего спросила:
— Что вы думаете о сегодняшней новости, которую привез нам коннетабль? Я говорю о моем сыне.
Вот уж чего Лесдигьер не ожидал, так это такого вопроса. Все что угодно могла она сказать ему сейчас и ко всему он был готов, но только не к разговору о политике. Лесдигьер, будто его только что окатили ведром холодной воды, с трудом собравшись с мыслями, ответил:
— Не смею дать совет вашему величеству, но считаю, что самым правильным будет не отпускать принца Наваррского в Париж ко двору. Пусть улягутся страсти и окрепнет мир, не стоит раньше времени бросаться в объятия Екатерины Медичи. Как бы они не задушили юного короля.
— Я так и сделаю, как вы сказали.
Она снова повернулась к нему. Больше разговоров о политике не будет; об этом нетрудно было догадаться по выражению ее лица. Щеки начали розоветь, губы дрогнули, и он понял, что решающая минута настала, дальше играть в прятки друг с другом нельзя. Жанна опустила голову и тихо проговорила,
