— А если и нам попробовать? — спросил вдруг Ленька, и я понял, почему он так уговаривал меня пойти с ним.
— Не пустят. Подрасти надо, скажут.
— А если не скажут?
— Попробуй.
Ленька приблизился к окошечку, где продавались билеты.
— Детям не продаем, — заявила кассирша, читавшая толстую книгу. — Кто будет отвечать, если повиснешь в воздухе?
— Не повисну, — заверил Ленька, — я уже вешу тридцать девять килограммов.
— Нельзя.
— Съел? — сказал я.
Ленька насупился и промолчал.
Мы стали смотреть на прыжки других.
Вот к краю площадки подошел плечистый парень, прыгнул, и парашют понес его на землю. Вот на площадку взбежали две девушки в светлых платьях. Одну из них оплели ремнями, она посмотрела вниз, покраснела, потом азартно взвизгнула, оттолкнулась и полетела вниз с развевающимися волосами…
Те, кто был полегче, летели медленней, кто потяжелее — быстрей.
Вот на площадку взошел мужчина в черных штиблетах, черном костюме и распахнутой рубашке. Волосы у него были подняты ветром, лицо — загорелое, худое.
Служащая затянула на нем лямки, попробовала, крепко ли, потом что-то сказала. Человек молодцевато подошел к краю площадки, посмотрел вниз, и мы увидели, как с его щек схлынул загар. Он быстро отошел от края и что-то сказал служащей, мы не расслышали — что: вышка была слишком высока. Он взялся за лямки, но служащая покачала головой и рукою показала вниз и вверх. Человек снова приблизился к пропасти. Его штиблеты были в полуметре от края, а туловище подалось вперед. Он глянул вниз, отшатнулся и принялся торопливо отстегивать лямки…
Ленька сунул в рот три пальца, и меня оглушил свист.
— Подумай, какой он! — сказал Ленька. — А если б была война и ему приказали прыгать в тыл врага?
— Куда ему! — вздохнул я.
— А ведь высокий и плечи — будь здоров, кто б сказал!
Сняв лямки, человек стал спускаться по ступенькам, мешая тем, кто шел вверх. Никто по этой лестнице не шел вниз, никто, только он. Мы с Ленькой прямо-таки уставились в него. Костюм на нем был дорогой, штиблеты тщательно начищены, и если б не случай на вышке, и подумать нельзя было б, что он не прыгнет.
Спустившись, он быстро пошел от вышки к одной из густых аллей.
— Не хочет, чтоб здесь видели, — предположил Ленька, — удирает!
— А ты думаешь, ему приятно? Посмотрим, что он будет делать дальше.
— Давай.
Мы пошли за ним. Мужчина шагал быстро и уверенно. Держался прямо.
— И не скажешь, что он такой, — вздохнул я. — Девчонки и те прыгали, визжали и прыгали, а этот…
— Хватит про него, — рассердился Ленька.
Но это было выше наших сил. Мы не могли оторваться от него. Мне хотелось запомнить его лицо — глаза и губы, отыскать в них что-то такое, что б подтвердило: не случайно он не прыгнул.
Вот человек достал из кармана коробку «Казбека», покатал в пальцах толстую папиросину и закурил. Ветер понес на меня табачный дымок, но я развеял его рукой.
Человек подошел к палатке «Пиво — воды» и пристроился в конец очереди. Стучал насос, шлепалась на землю сдутая пена, кто-то похохатывал и шутил. А человек, который не прыгнул, стоял и ждал очереди.
Мы с Ленькой остановились рядом, у старого тополя, и почти в упор наблюдали за ним.
— Смотри, — шепнул Ленька, — достал бумажник, деньги пересчитывает. Скряга, думает, что потерял!
— Наверное, — согласился я, — такой скорее повесится, чем лишний рубль истратит.
Человек подошел к окошечку.
— Смотри, как он сдачу проверяет, — сказал я, — боится, что обсчитали.
— А что ему еще делать, как не бояться? Он ничего больше и делать не может.
Человек взял граненую кружку, отошел в сторонку, чуть не наступив мне на ногу своей штиблетиной, и, не сдувая высокой пены, принялся пить. Пил он медленно, не торопясь. Потом поглядел на ручные часики.
— Ждет кого-то, — шепнул Ленька и ехидно улыбнулся. — Может, девушку?
— Скажешь еще! Не похоже это на него.
Человек допил кружку, закидывая дном вверх, чтоб ничего не осталось.
— Видал? — шепнул Ленька. — Все до капельки.
— А какое лицо у него!
— Какое?
— Не такое, как у всех. Глаза не смотрят на людей, юлят, веки странно подрагивают. Нервный, видно…
— Трус он, вот кто! — отрезал Ленька.
Человек опять посмотрел на часы, поставил на прилавок пустую кружку и быстро пошел по аллее, густой и темной, как ущелье. Мы, как верная охрана, следовали сзади.
У входа в парк он остановился. Взяв чересчур быстрый темп, мы едва не налетели на него и отпрянули в стороны.
Вдруг лицо мужчины заулыбалось. Он тронул прическу и совсем новой, церемонной, чуть фатоватой походкой пошел к калитке. В нее в это время входила девушка. Молоденькая, тоненькая, на шпильках. Она тоже улыбалась, хорошо улыбалась, и мне стало обидно: она ведь ничего не знала…
— Здравствуй, дорогая. — Мужчина изогнулся в полупоклоне и протянул ей руку. — Ты сегодня молодцом, точь-в-точь…
— Врет он все, врет, не верьте ему! — закричал вдруг Ленька, и мы бросились в кусты, подальше от этого в черном, от человека, который не прыгнул…
Тревоги тех лет
Могилевич…
Вам что-нибудь говорит это имя?
Вряд ли.
А я хорошо помню его, хотя погиб он давно и за это время случилось столько событий, великих и малых, что мне даже странно, как я не забыл это имя. И мне до сих пор грустно, что он тогда погиб…
Пароход «Челюскин» вышел из Мурманска с экспедицией Шмидта, чтоб за одну навигацию пройти во Владивосток, но в Беринговом проливе он был затерт льдами и дрейфовал с ними в Чукотское море.
Я хорошо помню себя, девятилетнего мальчишку, с пачкой листов в руке, остропахнущих синей типографской краской — экстренных выпусков: погиб раздавленный льдами «Челюскин». Нам, нескольким школьникам, какие-то люди на улице дали по пачке этих выпусков, очевидно отпечатанных в типографии областной газеты и велели «распространить» их среди горожан.
Был вечер, в окнах зажигались огни, улицы окутали синие сумерки, а мы носились по улицам города и вопили:
