справа от тракта уже не производили впечатления полумертвых (сожженной не было вообще ни одной, хотя отдельные сгоревшие дома попадались – но иногда пожары, в конце концов, имеют и вполне бытовые причины); впрочем, внимательный глаз замечал следы упадка и здесь. Обширные заплаты незасеянных, заросших сорняками участков на полях (очевидно, их просто некому было обрабатывать), понурая тощая скотина, давно не крашеные и не беленые стены, покосившиеся без мужского пригляда заборы… Всего за несколько часов пути мы дважды видели похороны на сельских кладбищах; на втором из них, судя по размеру гробика, хоронили ребенка.
А затем на горизонте показались очертания замка. Построенный на холме, он царил надо всей округой. Это и был Нуаррот. Конечно же, как я убедился, подъехав ближе, он не имел ничего общего с прекрасным видением из моего кошмарного сна. Просто весьма добротное и основательное фортификационное сооружение из серого камня с тремя рядами зубчатых стен (чем глубже внутрь, тем выше) и массивными, квадратными в сечении башнями. Основание холма полуподковой охватывало большое село, чья основная функция, очевидно, состояла в обслуживании нужд замка. В селе имелся постоялый двор, где останавливались мелкие дворяне, посыльные, просители и прочая публика, прибывавшая в Нуаррот, но не настолько знатная, чтобы рассчитывать на гостеприимство в самом замке. Мы сняли там комнату, ибо прибыли лишь на закате, когда, очевидно, просить об аудиенции было уже поздно. При постоялом дворе состоял целый штат прислуги, предназначенной для гостей, желающих предстать на аудиенцию в наилучшем виде – цирюльники, прачки, банщики, портные. Костюм Эвьет все еще выглядел, как новенький, после недавней стирки и починки, а вот моя одежда и впрямь нуждалась в чистке. Пока над ней трудились прачки, я, завернутый в простыню наподобие древней тоги, заодно воспользовался услугами местного брадобрея. Эвелина тоже подровняла волосы (в предыдущие три года она лишь укорачивала их ножом, когда они начинали мешать пробираться через густые заросли).
Поужинав, мы легли спать в чистые постели, дабы рано утром сразу же отправиться в замок. Оценив количество гостей на постоялом дворе, столь контрастировавшее с малолюдностью подобных заведений, посещенных в предыдущие недели, я уже понял, что граф примет нас не сразу и, возможно, придется даже дожидаться здесь аудиенции несколько дней. Я не мог понять, радует меня это или огорчает. Уж если нечто должно быть закончено – пусть оно будет закончено поскорее.
– Эвьет, – позвал я, лежа на спине в темноте, – ты решила, что будешь делать дальше?
– Зависит от той помощи, которую окажет мне граф.
– Ты по-прежнему надеешься убить Карла?
– Что значит 'по-прежнему'? Разве что-то изменилось?
– Ну… за последние дни ты многое узнала. И могла взглянуть на проблему по-новому. В частности, понять, что простого и надежного способа сделать это не существует. Даже с моими знаниями…
– Как раз с твоими знаниями существует, – перебила баронесса.
– Но я…
– Можешь не повторять! Я знаю, что ты не можешь мне помочь, поскольку дал клятву. Дал ее тому, кого уже нет в живых, и, значит, никто не может тебя от нее освободить. С моей стороны было бы бесчестно просить, чтобы ты ее нарушил. Но и я дала клятву – клятву отомстить. И освободить от нее меня тоже некому. Ибо я дала ее самому строгому судье…
Я понял, о ком она говорит. Не о своих покойных родителях. О самой себе. Она цитировала мои собственные слова…
– Клятвы – это хорошо, но здравый смысл превыше всего, – возразил я. – Диверсионные операции следует предоставить профессионалам.
– Профессионалы ничего не могут поделать с Карлом уже двадцать лет!
– Из этого отнюдь не следует, что ты сможешь.
– Многие вещи удались только потому, что сделавшие их просто не знали, что это невозможно. Не твои ли это слова?
Она собирается добить меня цитатами!
– Нет. Моего учителя.
– Но ты с ними согласен!
– 'Многие' не значит 'все'. У тебя есть конкретный план действий? По пунктам?
– Появится после того, как я обсужу это с Рануаром. Полагаю, он выделит в помощь мне тех самых профессионалов, на которых ты так рассчитываешь. А еще, возможно, обеспечит меня поддельными письмами и ядами, для которых у тебя не хватает ингредиентов…
Вот этого я и боялся больше всего. Еще не так давно я надеялся, что Рануар не примет всерьез 'детские мечты' и не станет рисковать своими людьми и репутацией, используя малолетнюю девочку в качестве подосланной убийцы. Теперь-то я понимал, насколько был наивен! В результате одной только 'шахматной комбинации' за какую-то неделю было убито более тридцати тысяч человек с обеих сторон. В том числе – несколько тысяч детей. Кого на этом фоне волнует жизнь одной-единственной девочки? Чью репутацию может ухудшить ее смерть?
– Эвьет, – тихо сказал я, – ты хоть понимаешь, что с тобой сделают, если поймают? Ты помнишь парня на дереве? А ведь он был всего-навсего мелким шпионом. Он не покушался на самого Лангедарга…
– Что ж, – так же тихо ответила она, – постараюсь не попадать им в руки живой. Ты ведь научил меня, как быстро лишить человека жизни.
– Вонзить нож в сердце себе намного труднее, чем кому-то другому.
– Думаю, я справлюсь. Именно потому, что хорошо помню парня на дереве. Да и потом, – добавила она более веселым тоном, – совсем не обязательно до этого дойдет.
– Думаешь, эти самые профессионалы тебя защитят? Пойми, и Йорлингу, и Рануару, и тем, кого пошлют с тобой, нужна только смерть Карла. А до твоей жизни им нет никакого дела.
– А тебе, Дольф?
Внезапный вопрос хлестнул, как оплеуха.
– Мне… я… – промямлил я. – Ты прекрасно знаешь, что я отношусь к тебе с большим уважением. И, конечно, я не хотел бы твоей смерти. Иначе я не завел бы этот разговор, это же очевидно!
– Тогда поехали со мной к Лангедаргу! – воодушевленно воскликнула Эвелина. – Черт с ним, с Рануаром и его агентами. Я умная, ты тоже – неужели мы вдвоем не разработаем отличный план? Меня не заподозрят из-за возраста и пола, а ты мог бы втереться к нему в доверие, как искусный лекарь. Ему ведь уже шестьдесят, не может быть, чтобы у него не было никаких хворей! А для начала свое искусство ты мог бы продемонстрировать на мне. Я бы изобразила какую-нибудь тяжелую болезнь. Или даже согласна на настоящую рану, которую ты мог бы быстро залечить…
– Эвьет, я не…
– Не собираешься рисковать своей жизнью ради моих планов мести, – перебила она; воодушевление исчезло из ее голоса. – Я помню. И я совершенно не в претензии. Ты прав – тебе это не нужно. Но, раз ты не можешь и не хочешь помочь – по крайней мере, не мешай.
– Почему бы просто не дождаться, пока он сдохнет сам? – воскликнул я. – Сама говоришь, ему уже шестьдесят!
– Его дед прожил восемьдесят два года, – жестко возразила баронесса. – А ты сам говорил, что предрасположенность к долголетию наследуется. Ты хочешь, чтобы это все затянулось еще на двадцать лет?!
– С его смертью ничего не кончится. У него есть сын…
– Двадцатилетний мальчишка! – презрительно перебила Эвелина.
– Угу – всего-то на восемь лет старше тебя, – не удержался от смеха я. – Точнее, на девять. Ему, насколько я помню, двадцать один. Ровно столько было Ришарду, когда он после смерти отца возглавил партию и армию Льва, не так ли?
– Ришард в шестнадцать лет уже командовал полком в отцовской армии! А Лоис Лангедарг – безвольная тряпка. Карл возлагал все надежды на старшего, Эдмонда. Кто ж знал, что Эдмонд умрет в тридцать с небольшим… Мой отец называл Лоиса 'барышня в штанах'.
– Кое-кто из моих знакомых барышень мог бы обидеться на такое сравнение, – улыбнулся я.
– Это точно! – самодовольно согласилась Эвьет. – Не думаю, что он вообще хоть раз стрелял из арбалета, даже на охоте.
