в голову… С другой стороны, какая умная мысль придет в голову, которая так болит. Надо чем-то натереть виски. Мятой… да, мятой… а, кой черт, все равно не поможет… тем более, когда так трясет! Верный, ну что ты разгарцевался? Не можешь идти плавнее? Плавнее… от слова 'плавиться'… я сейчас точно расплавлюсь, и мозги вытекут через уши… ну и пусть, может, тогда голова перестанет болеть… надо стравить давление… либо отвести газ из реторты, либо уменьшить нагрев… нагрев, учитель! мы слишком сильно нагрели раствор… вы слышите меня? нет, он не слышит, стенки реторты не пропускают звук… эй, почему я в реторте? я же должен быть снаружи! я наблюдатель! выпустите меня! здесь слишком много стекла! слишком много липкого стекла… уберите его-о-оно ползет, ползет… оно заполняет мне нос, рот и горло… горячее и вязкое, как вечность… почему тоска горячая и плоская?
Холодное. Плоское. Мокрое. Выход, оно значит выход. Я тянусь к нему. Оно не здесь… Нет, теперь здесь – это уже здесь. А прежнее здесь – это там. Там, где я был. Я был в реторте…
Я окончательно осознал, что холодное и мокрое – это смоченное водой полотенце у меня на лбу, я лежу на чем-то мягком, надо мною дощатый потолок, освещенный мягким рыжеватым светом масляной плошки, а сбоку на меня с тревогой глядят черные глаза Эвьет.
И голова все-таки болит. Правда, не так сильно, как раньше.
– Дольф?
– С утра меня звали так, – попытался улыбнуться я. Голос прозвучал хрипло.
– Ну наконец-то! Я уж боялась, ты совсем не очнешься!
– Где мы?
– На постоялом дворе. Извини, пришлось залезть в твой кошель…
– Само собой. Сейчас вечер?
– Ночь.
– Ты, наверное, спать хочешь? – посочувствовал я.
– Выспалась уже… урывками, правда… Вообще-то сейчас ночь не того дня, когда ты потерял сознание. Прошло больше суток.
– Дела… Мы так и не догнали армию?
– Какая уж тут армия! Что мне было, бросить тебя посреди дороги и бежать догонять графа?
– Полагаю, что нет, – ответил я серьезно. – Постой, а как же ты доставила меня на постоялый двор? Я же, наверное, не мог держаться в седле?
– Еще бы ты мог! Как ты с коня валиться начал, я тебя еле удержала. Потом уложила Верному на шею, ну и привязала, как смогла, твоим и моим поясом. Самой-то пешком идти пришлось, сзади я бы так править не смогла…
– Неужели до самого постоялого двора?
– Нет, до деревни, где мы были. Хорошо еще, не очень далеко отъехали. Я сначала думала там на постой встать. Но эти сиволапые уперлись, как сговорились! 'Больного не пустим!' Холеры они, видите ли, боятся! Да где холера, а где вы! Она же далеко, на западе! Ведь правда, Дольф? – спросила она уже другим, обеспокоенным тоном.
– Правда, – улыбнулся я. – Если бы у меня была холера, я бы, как бы это поприличнее сказать… с горшка бы не слезал. Холера – это, по сути, всего лишь жуткий понос. И умирает человек просто-напросто от обезвоживания. А если все время пить много подсоленной воды, есть хорошие шансы поправиться. Так что не так все страшно, как думает простонародье… хотя приятного, конечно, все равно мало. Постой… – настала моя очередь обеспокоиться. Я потрогал под одеялом собственную грудь и убедился, что рубашки на мне нет. Тогда я вытянул из-под одеяла руки и откинул их за голову, чувствуя, какие они тяжелые. – Эвьет, посмотри внимательно, только не трогай. У меня под мышками нет никаких бугров и вздутий?
Девочка поднесла поближе масляную плошку и принялась смотреть с таким тщанием, что у меня неприятно заныло в животе.
– Нет, – объявила она наконец, – совершенно ничего похожего.
Я вздохнул с облегчением.
– Значит, не чума. Скажи, что у меня нет язв на лице, и я почувствую себя совсем счастливым.
– Можешь чувствовать себя счастливым, Дольф.
Я широко улыбнулся. Вот вам простой рецепт счастья: подхватите неизвестную заразу, поваляйтесь в жару и бреду, очнитесь с головной болью и убедитесь, что у вас не чума, не холера и не оспа.
– Так как ты меня все-таки довезла?
– Я хотела нанять кого-нибудь из них, чтобы отвезти тебя на постоялый двор на телеге, но они отказывались. По той же причине. Тогда я сказала, что покупаю телегу. Но никто не продал. Или говорили – самим нужно, или ломили такие цены, словно это императорская карета! А мне ведь еще нужно было платить на постоялом дворе, а может, и лекарю… В общем, я пожелала им той холеры, которой они так боятся, и пошла пешком. Хотя и понимала, что до ночи не пройду и полдороги. Там, конечно, еще были деревни по пути, но вряд ли тамошняя публика сговорчивей… Но на дороге мне попался мужик на телеге, ехавший порожняком. Тут все повторилось – я ему 'продай', он ни в какую… Тогда я наставила на него арбалет и сказала, что покупаю его развалюху за пять крон, а если этого мало, добавлю сверху еще одну арбалетную стрелу…
– Переплатила, – констатировал я. – Крестьянская телега не стоит и половины.
– Ну извини, Дольф – как-то не занималась прежде их покупками… Те, в деревне, хотели еще больше.
– А лошадь?
– Лошадь я ему оставила. Пришлось запрячь Верного. Кажется, ему это не понравилось, он, должно быть, никогда раньше не ходил в упряжке… Надеюсь, он на меня больше не обижается.
– Эвьет, он просто конь.
– Если он не умеет разговаривать, это еще не значит, что ему все равно! Ну вот, так я и привезла тебя сюда. Слуга помог дотащить тебя до кровати. Наученная опытом, я не стала говорить, что ты болен. Сказала, что ранен. Извини, пришлось испачкать тебе рубашку кровью для правдоподобия…
– А откуда взялась кровь?
– Ну… – Эвьет смущенно приподняла левый рукав, продемонстрировав перевязанное запястье. – Ты не думай, я сначала нож тщательно прокалила, как ты учил!
– Понятно, – усмехнулся я. – Решила навести симметрию.
– Да нет, правая-то по всей длине располосована была, а здесь только маленький надрез! Я ж понимаю…
– Ты молодец, – сказал я серьезно. – Знаешь, ради меня еще никто не проливал свою кровь. Хотелось бы, чтобы этим случаем все и ограничилось… Ну-ка дай-ка мне взглянуть на твою перевязку… Хорошо справилась. Трудно было одной рукой?
– Ну а зубы-то на что? – улыбнулась Эвелина.
– Вообще-то на то, чтобы есть, – улыбнулся я в ответ. – Хотя случаи разные бывают. Кстати, я что- нибудь ел?
– Я поила тебя куриным бульоном. А из лекарств давала экстракты корней тысячелистника и солодки, настой чабреца, отвар ивовой коры, а чтобы сбить жар – настой цветов липы и черной бузины. Хорошо, что на твоих склянках и коробках помечено, где что…
– Учитель приучил. 'В лаборатории не должно быть безымянных препаратов.'
– Я все сделала правильно?
– Эвьет, ты замечательно справилась. Ты – самая лучшая моя ученица!
– А разве у тебя были другие?
– Вообще-то нет, – смутился я. – Прости, я совершенно не умею говорить комплименты.
– И не надо, – серьезно возразила Эвелина. – Комплименты – это всегда преувеличения. Я хочу слышать только правду.
– Ты не только все правильно сделала, но и не растерялась там, где многие на твоем месте впали бы в панику. И я очень тебе благодарен. Это – чистая правда.
Девочка улыбнулась, но тут же вновь придала своему лицу деловитое выражение:
– Как ты себя чувствуешь?
– Пока еще неважно, – поморщился я. – Ты, кстати, тоже попей тысячелистник и солодку для
