– Ну, после боя которые. Если наша взяла и поле за нами осталось. Ездишь с похоронной командой, они наших собирают, на подводу складают, ну а потом всех в ямы, вестимо… Бывало, некоторые шевелятся еще, ну а все одно такие, что ни один лекарь не возьмется – ну и их тоже туда…
– Заживо? В яму?
– Не, зачем заживо – что мы, звери, что ли… Вы прям как эти, не приведи господи, конечно – везешь его, бывало, вместе с покойничками, а он – куда ты, мол, меня… Куда-куда, в братскую могилу, говорю. 'Так я ж еще не умер!' 'А мы еще и не доехали…' И верно, я уж не хуже лекарей глаз наметал – пока довезешь, пока прочих в яму покидают, глядишь, уже и эти отошли… Ну, бывало, конечно, и такое, что все уже в яме, а какой-нибудь один все живой. Стоять-ждать тоже неохота. Говорю ему – ну ладно, выживешь ты, а без рук-без ног жить хочешь ли? Когда даже поссать сам не сможешь, а просить надо, чтоб тебе хрен из штанов достали, а потом обратно заправили? Нет, говорит, лучше уж так! Ну, тюк его по темечку, и в яму…
Я еще некоторое время поддерживал разговор с возницей о военных буднях, дабы вернее затесаться в колонну и, когда войско, наконец, станет лагерем, оказаться внутри периметра. И вот, без всякого ожидавшегося мною сигнала горна, голова колонны свернула с дороги направо, в сторону холмов; еще несколько минут пути по сухо шуршащей выгоревшей траве – и, очевидно (здесь, в обозе, этого не было слышно, но можно было понять по действиям двигавшихся впереди), была отдана команда о привале.
Несмотря на то, что значительную часть столь крупного войска наверняка составляли новобранцы, лагерь был разбит довольно-таки споро, без лишней суеты и путаницы. Солдаты, которым надлежало нести караул в первую часть ночи, быстро оцепили периметр достаточно большого квадрата, внутри которого уже росли ряды шатров. Вся процедура, включая выгрузку палаток с повозок, заняла не больше четверти часа; сумерки еще не успели дотлеть до конца. Бойцы разожгли костры, прикрыв их плотными тентами со стороны дороги; командиры явно не хотели привлекать лишнее внимание к войску.
Большой шатер командующего, как водится, был возведен в самом центре лагеря, и мы с Эвьет, спешившись, направились туда. У меня не было уверенности, когда лучше искать аудиенции графа – сейчас, когда он утомлен с дороги, или с утра, когда его будут поглощать заботы о новом дне пути – но, рассудил я, если нас не примут сейчас, утром попытаемся снова. Поначалу мои подозрения подтвердились: вокруг командирского шатра уже выстроился свой собственный кордон безопасности, остановивший нас в десятке ярдов от цели. Угрюмый капрал с алебардой в ответ на мои попытки объяснений заявил, что граф никого не принимает, если только у меня нет срочных сведений, 'касательных хода кампании'.
– Да, – вмешалась Эвелина, – мой вопрос касается хода кампании. Передай графу, что его хочет видеть баронесса Хогерт-Кайдерштайн!
Караульный покосился на нее, как на досадную помеху, и вновь перевел взгляд на меня.
– Это правда, – пришлось подтвердить мне, – эта юная особа действительно баронесса Хогерт- Кайдерштайн.
– Так это _у нее_ вопрос к командующему? – презрительно сдвинул брови к переносице капрал. – Здесь, если вы еще не заметили, действующая армия, а не детская комната. Ступайте-ка подобру. Кстати, кто вас вообще пустил на территорию лагеря?
В этот момент мимо нас в сторону шатра прошел некий рыцарь, сопровождаемый оруженосцем, который нес шлем и латные рукавицы, и каким-то плюгавым человечком в черном гражданском платье. Солдаты не только не попытались их остановить, но, напротив, вытянулись 'на караул'.
– Ваше сиятельство! – мгновенно сориентировалась Эвьет.
Рыцарь обернулся через плечо. В тусклом сумеречном свете, разбавленном отблеском ближайшего костра, я различил короткую стрижку, глубокую вертикальную морщину (а возможно, и шрам) на лбу, черный прямоугольник усов и резко очерченный подбородок. Глубокие глазные впадины, затопленные тенью, казались двумя омутами.
– Да? – бросил он, оставаясь в позе человека, который остановился лишь на миг и готов идти дальше.
– Я – Эвелина-Маргерита-Катарина баронесса Хогерт-Кайдерштайн, – поспешно представилась Эвьет. – Дочь вашего вассала Густава-Александра…
– И? – перебил граф, переводя взгляд на меня и явно рассчитывая услышать разъяснения от взрослого мужчины. Я взял Эвелину за руку: 'Позволь мне'.
– Дело в том, милорд, что три года назад замок ваших верных вассалов Хогерт-Кайдерштайнов был атакован превосходящими силами грифонцев. Защитники замка, не исключая женщин и слуг, – я решил, что некоторое преувеличение не повредит, – сражались храбро и отчаянно, но силы были слишком неравны. Грифонские негодяи захватили, разграбили и сожгли замок, не пощадив никого, кто был внутри. Эвелина – единственная, кому чудом удалось выжить…
– Это печально, – вновь перебил Рануар. – То есть, разумеется, не то, что она выжила, а то, что погибли остальные. Но такова война. Я сам потерял двух кузенов. Так что вы хотите?
Несмотря на его сухой тон, я почувствовал надежду: граф, похоже, не подвергал сомнению личность Эвелины. Впрочем, это пока. Но, может, как раз сейчас, когда его мысли заняты походом, он просто подмахнет нужную грамоту, не задумываясь об изложенных Штурцем соображениях?
– Поскольку имение баронессы полностью разорено, и она осталась без средств… – начал я и опять был перебит:
– Сожалею, но, если вы приехали просить денег, вы проделали путь напрасно. Война требует слишком больших расходов, чтобы я мог позволить себе благотворительность. И вообще, хозяйственными делами ведает мой мажордом.
– Но позвольте! Ваше сиятельство! Простите, если мои слова покажутся вам дерзкими, – торопливо оговорился я, ненавидя себя за это расшаркивание, – но разве долг сеньора не обязывает вас позаботиться о дочери ваших верных…
– Разумеется, – Рануар положительно не был настроен дослушивать фразы до конца. – Обратитесь к моему секретарю, – короткий жест в сторону плюгавого, – он напишет письмо для матери настоятельницы, а я подпишу.
– Что?! – Эвьет даже не пыталась изображать почтительность. – Вы хотите упечь меня в монастырь?!
– Это будет наилучшим вариантом для вас, дитя мое, – отрезал граф, едва взглянув в сторону Эвелины. – Впрочем, окончательное решение о постриге вы, конечно, примете не раньше совершеннолетия. Дотоле же сестры обеспечат вам кров и достойное воспитание.
Нет, только не Эвелина! Может быть, ее покойной сестре с ее вздорными мечтаниями о кавалерах монастырская строгость и не повредила бы, но Эвьет?! Умную, смелую, сильную, свободную Эвьет, презирающую религиозные бредни, упрятать до самого совершеннолетия в эту унылую тюрьму, отдать во власть постных догматичек, превыше всего ставящих слепую веру и смирение?!
– Я приехала сюда не за этим, – с достоинством возразила баронесса, вновь взяв себя в руки. – У меня есть предложение, важное для исхода всей кампании. Но мы должны обсудить его без посторонних.
Граф вновь посмотрел на меня:
– О чем это она?
– Вы же слышали, – невесело усмехнулся я, – она хочет обсудить это с вами без свидетелей.
– Но чья это идея? Ваша?
– Нет, – честно ответил я. – Ее.
– А, ну ясно, – резюмировал Рануар, не глядя на Эвелину. – Увы, у меня нет времени выслушивать детские фантазии, – и он вновь зашагал к своему шатру. Оруженосец поспешил за ним, но секретарь задержался, обернувшись в нашу сторону:
– Так вам нужно письмо в монастырь?
– Нет! – хором сказали мы, но в следующий миг у меня возникло сомнение, нельзя ли использовать подобное письмо не по прямому назначению, а как документ, удостоверяющий личность Эвелины. Хотя, в случае судебного разбирательства едва ли… Но, не успел я додумать эту мысль, как граф вновь остановился и обернулся.
– Так, говорите, женщины тоже с оружием в руках отстаивали замок и дело Льва? Хороший образ. Клод!
– Да, милорд! – поспешно откликнулся секретарь.
