очевидно, держала младшего на коленях и кормила с ложки, когда стрела пришпилила их друг к другу. Обычно лучники, когда имеют такую возможность, забирают свои стрелы для нового использования, но эту стрелок почему-то оставил – не то сочтя, что наконечник, пройдя тела насквозь, повредился о спинку стула, не то просто как свидетельство своей ловкости, позволившей поразить две цели разом. Все, должно быть, произошло очень быстро – большинство были убиты там, где сидели; кто-то повалился лицом на стол, кто- то откинулся на спинку стула или свалился на пол. Лишь чернобородый, по-видимому, успел вскочить и был зарублен мечом. Прочих убили стрелами и копьями. В центре на столе стоял большой горшок с кашей, из которого еще торчала ложка. На полу валялись осколки разбитой крынки; разлившееся молоко смешалось с кровью. Мухи уже приступили к своей трапезе; на моих глазах одна из них, жирная и зеленая, заползла в открытый рот старика.
Я с интересом покосился на горшок с кашей, но решил, что все же не стоит. Завет Контрени 'не брать никакой еды в брошенных домах' был основан не на пустом месте; уж кто-кто, а покойный Робер понимал, на что способны те, кто оставляет дома врагу – без разницы, жители это или солдаты, убившие этих жителей. Вряд ли, конечно, у побывавших здесь был с собой даже самый простой растительный яд, но харкнуть или высморкаться вполне могли.
Я вернулся на улицу и рассказал Эвьет о том, что видел. Разумеется, такое же зрелище ожидало нас и в других домах. Мы не стали заходить во все – картина была ясна и так. Не все жители деревни встретили смерть в своих жилищах – некоторых явно убили на улице, но потом все равно затащили в ближайший дом или сарай, по возможности замаскировав кровь; так же поступили и с собаками. А вот других животных мы не нашли – хлева, птичники и конюшни были пусты (если не считать те, куда затащили трупы людей). Кое- где там встречались пятна крови, но никаких туш.
Пока Эвелина в последних закатных лучах внимательно изучала следы на земле, я наведался в церковь – надо сказать, впервые за много лет. Мертвый поп стоял на коленях, обнимая алтарь в тщетной надежде на спасение; копье пронзило его насквозь. На колокольне со стрелой в груди лежал мальчишка лет четырнадцати, так и не успевший подать предупредительный сигнал.
Эвьет выслушала эти, вполне ожидаемые, сведения и поделилась результатами собственных наблюдений:
– Это сделали всадники. Небольшой отряд легкой кавалерии. Налетели на полной скорости, тут действительно никто ничего не успел понять. Может быть, тот, который застрелил дозорного, скакал один впереди всех, чтобы вызвать меньше подозрений.
– Небольшой отряд, говоришь? А где же тогда скот? Положим, овцу или козу может унести на плечах даже пехотинец, а уж всаднику тем более не сложно перекинуть ее через седло. Но не коровью же тушу! А гнать коров своим ходом – значит потерять всю мобильность, да и куда небольшому отряду столько мяса. Хотя если их целью был именно скот, а людей убили лишь для того, чтобы не мешали его угнать…
– Не думаю, что это просто угонщики, – покачала головой Эвелина. – Зачем им прятать трупы? Да и, кстати, не очень-то это помогает замести следы. По-моему, всякий, кто поедет через село, все равно почует неладное, как почуяли его мы… Ты определил время смерти, Дольф?
– Бесспорно сегодня, но не менее трех-четырех часов назад. Следовательно, трапеза, за которой застали многих из селян – это обед. Что дает нам час или два пополудни. Мы разминулись с теми, кто это сделал, часов на пять.
– Не могу сказать, что сожалею об этом, – пробурчала Эвьет.
– Разгар дня, стало быть, практически вся скотина на пастбище, – продолжал рассуждать я. – Откуда ее, разумеется, удобно угонять, и даже нет нужды заходить в деревню и устраивать такую бойню: если это отряд с армейским вооружением – а похоже на то – крестьяне и так не смогут отбить свой скот, даже если догонят. В селе оставалась главным образом птица. Неужели их перерезали ради кур и гусей… О! Птицы! Вот зачем понадобилось прятать в помещения все трупы. Поедет ли кто-то через село и будет ли он при этом внимателен – вопрос спорный, но кружащие над деревней падальщики могут привлечь внимание издали.
– Они очень не хотели, чтобы кто-то узнал, что они тут были, – согласилась Эвьет. – Во всяком случае, в ближайшее время. Наверное, это было главной причиной. Это, а не скот, – резюмировала девочка и вдруг добавила: – Мы должны поджечь село.
– Поджечь? Из санитарных соображений?
– Ну… это тоже, наверное, но в первую очередь потому, что устроившие бойню очень не хотели привлекать к селу внимание. Значит, надо это внимание привлечь. Дым будет виден за множество миль.
И тут в моей голове одна к одной соединились несколько частей головоломки. Весь день мы ехали шагом, лишь ненамного быстрее скорости тренированной пехоты. Если бы армия Рануара продолжала движение на северо-северо-запад в прежнем темпе, то оказалась бы здесь примерно в то же время, что и неизвестные убийцы. Вместо этого всю эту немаленькую армию разворачивают и поспешно отводят назад. Зачем? Не затем ли, чтобы беспрепятственно пропустить этих самых убийц? Но для чего? Повторяется история Комплена? Нет, вряд ли – до этих крестьян никому нет дела, такого пропагандистского эффекта уже не выйдет. Значит, двенадцать тысяч войска развернули не ради одного мобильного отряда, совершающего рейд по вражеским тылам. Этот отряд движется впереди куда более крупной армии, заблаговременно уничтожая всех потенциальных свидетелей. Командующий этой армией опытней и предусмотрительней, нежели покойный граф Шарвиль. И все же он не знает, что о его скрытной операции известно врагам, и что он ведет свое воинство прямиком в ловушку, приготовленную где-то на востоке…
Своими соображениями я поделился с Эвелиной.
– А ты уверен, что это войско здесь уже прошло? – осведомилась она, с беспокойством глядя на запад.
– Да. Иначе мы видели бы скот. Истребительный отряд, может, и прирезал для своих нужд овечку- другую или несколько кур, но с коровами действительно не связывался. А поскакал дальше творить то же самое в следующих деревнях, оставив скотину пастись до подхода основных сил. И эти силы достаточно велики, чтобы загрести всю местную живность без остатка. Хотя я понятия не имею, откуда на юге крупная грифонская армия. Карлу сейчас надо думать не о мести за Лемьеж, а об обороне своих главных земель. И почему разгром этого экспедиционного корпуса не доверили Рануару? Едва ли Карл мог перебросить сюда больше шести-семи тысяч, дальнейшее ослабление его основных сил фактически открывает Ришарду прямую дорогу на Греффенваль… Ладно, темнеет уже. Придется нам снова обустраиваться на ночлег в лесу, – 'и на голодный желудок', добавил я уже мысленно, дабы не дразнить без толку аппетит Эвьет.
– Да… но сначала все-таки подожжем село.
– Не боишься сорвать стратегическую операцию Льва, вспугнув грифонцев раньше времени? – усмехнулся я.
– Все равно, – мотнула головой Эвьет после короткой паузы. – План, по которому тех, кого должны защищать, бросают на растерзание врагу – это не тот план, которому я стану помогать. Чей бы он ни был. Мы должны предупредить те деревни, что впереди.
– Пять часов форы для мобильного конного отряда – это очень много, – возразил я. – Для тех деревень, откуда могли бы заметить огонь и дым, предупреждение уже запоздало. А остальные – слишком далеко.
– Наверное, ты прав, – вынуждена была согласиться Эвьет. – И все же, если есть хоть самый призрачный шанс…
– Шанс кого-то спасти действительно призрачный, – перебил я, – а вот шанс, что пожар привлечет нежелательное внимание к месту нашего собственного ночлега, вполне реальный. А ехать куда-то еще уже слишком поздно.
На сей раз пауза перед ответом Эвелины затянулась дольше.
– Да, – признала она наконец, – это резонно. Что ж, тогда нам остается только подыскать подходящую полянку в лесу.
Учитывая стремительно накатывавшуюся ночь, делать это следовало быстро. Фактически мы лишь заехали в лес так, чтобы нас не было видно с дороги (в том числе и при свете утреннего солнца), и расположились на первом же ровном, заросшем травой пятачке под сенью какого-то старого дерева (в густеющем мраке я даже не разобрал, какого именно).
